Избранники духов

Чукчи верили, что в трудных случаях жизни полезно обратиться за советом к ушедшим в иной мир предкам. Шаман, придя в экстаз, вызывал духа предка и задавал ему вопросы. Ответы он произносил измененным голосом — „голосом предка”. Значит, беседуя с предком, шаман не забывал о том, что переговоры должны быть достоянием всех присутствующих. Орочский шаман, приведя себя пляской, пением и звуками бубна в состояние транса, садился в изнеможении на земляной пол жилища и, уже слабо ударяя в бубен, упавшим голосом продолжал петь. Все знали, что в этот момент душа покидает его и отправляется в далекий и трудный путь. В своей песне шаман рассказывал притихшим слушателям, где пролетает его душа и что она видит. Значит, и орочский шаман помнил, что он не один.

Мы вправе критически отнестись к встречавшимся в литературе утверждениям, что шаман будто бы после обряда не помнит, где он был и что делал. Об этом рассказывал еще И. Г. Гмелин, описывая свою встречу с якутским шаманом. Тот камлал — бил в бубен, „кривлялся”, кричал, обращаясь к духам, метался по юрте, упал в обморок, а затем, очнувшись, произнес предсказание. Когда все кончилось, шаман снял обрядовую одежду и за. явил, что ничего не помнит.

Обычно же шаманы разных народов не говорили о том, что забывали обо всем во время экстаза. Алтайский кам, окончив камлание, изображавшее его визит в подземное царство к Эрлику, садился, протирал глаза, как будто очнувшись после сна. Его спрашивали: „Каково съездил? С каким успехом?” Кам отвечал: „Съездил благополучно! Принят был хорошо”. Селькупский шаман завершал камлание внезапно. Он вдруг падал на пол землянки. „Одни помощники подхватывают бубен, другие — самого шамана и кладут его на подстилку. Внезапно наступившая тишина никем не нарушается. Слышен только треск костра. Шаман лежит бледный и, кажется, бездыханный. Через некоторое время он приходит в себя, садится. Снимает парку (кафтан. — В. Б.), корону, нагрудник. Долго и молча курит. Ему подают чай. Он пьет и затем рассказывает о результатах своего путешествия, об исходе своего общения с невидимым миром”[21].

Мы можем, конечно, предположить, что местные традиции, которые определяют программу самогипноза, способны пресечь запоминание видений. Если издавна считается, что шаман, войдя в экстаз, не помнит себя, значит, шаман так и должен себя вести; при этом возможна искренняя вера в то, что он действительно ничего не помнит. И все же, видимо, утверждения шаманов, что они не ведают, что творят во время обряда, внушены прежде всего древним стереотипом объяснения экстаза: шаман невменяем, ибо находится во власти духов, исполняет их волю и произносит их слова. Общаясь с узбекскими шаманками, я не раз слышал от них, что они не помнят своих обрядовых песнопений, все слова им якобы „вкладывают в уста духи”. Но затем выяснилось, что шаманки, по меньшей мере, хорошо знают, какие слова они должны петь. Магнитофонные записи их песнопений, сделанные во время обряда, в ряде случаев оказывались неразборчивыми, бубен заглушал человеческий голос. Приходилось идти к шаманке и просить прослушать запись. Шаманка с интересом вслушивалась в звуки своего голоса, но тоже не всегда могла разобрать слова. Тогда она говорила: „Вот что я должна была петь” — и начинала диктовать. Таким образом, тексты песнопений, которые „вкладывают в уста духи”, известны шаманкам. Более того, эти тексты традиционны — песнопения различных шаманов и шаманок, живших в разные годы и в разных местах, во многом совпадают.

Если сопоставить отчетливо различимые в магнитофонной записи части текста с тем, что продиктовано шаманкой, всегда обнаружатся различия. Даже один и тот же текст, записанный со слов шаманки в разное время, не полностью одинаков: меняется порядок некоторых фраз, могут отсутствовать отдельные фразы и „куплеты”. Но ритуал и не требует раз и навсегда установленного текста песнопений. Бесконечные варианты текста неизбежны, поскольку каждый случай камлания имеет свои особенности. При этом сама основа текста — единая, обусловленная содержанием ритуала, а потому устойчивая. И если шаман в состоянии экстаза способен ее воспроизвести, вряд ли можно согласиться с тем, что он совершенно не владеет собой и не помнит, что делает. Ритуальное поведение шамана должно быть целесообразным с точки зрения нужд ритуала. Шаман „невменяем” лишь в той степени, в какой это предусмотрено задачами ритуала.