Избранное

Но, когда я встаю, слышу вдруг беспорядочный глухой топот на немощеной улице, медленные шаги бесчисленных ног. Прислушиваюсь, слышу шаги уже в подъезде моего дома, открывается дверь, ноги шаркают по коридору. Как будто по полу катится множество гладких камней. Подхожу к двери гостиной и вижу: это они, безмолвные темные тени, мертвецы, мои мучители. Я испытываю перед ними и страх, и какое-то подсознательное влечение, в них есть то, что умерло во мне самом, что умерло в окружающем меня мире, о, эти немыслимые и злокозненные мертвецы, связывающие меня с прошлым. Медленно бредут по коридору, море голов, сомкнутые губы не дают выхода накопившейся ненависти, не изрыгают проклятий, зловещий поток растекается по комнатам, ползет вверх по лестнице, вот они уже на втором этаже, набились в гостиную, обтекают меня, словно лава, громоздятся вокруг, вперив в меня тусклый взгляд. Наводняют коридор и все комнаты второго этажа, с улицы напирают еще мертвецы, тесня тех, которые уже вошли, я задыхаюсь под их напором. В них мое собственное гниение, не прекращающееся ни на минуту, они — балласт, тянущий в глубину веков, к истокам жизни, они вобрали в себя все, что не должно существовать, но существует и давит на нас, как своды древней темницы, они — удобрение для грядущего расцвета, и в них сконцентрирован дурной запах, который источает давно не мытое человеческое тело, в них все, что проходит свой круг, не поддаваясь обновлению, все, что старше человеческой памяти, в них знак пещерного человека, грязи, гнили, издевательства над живым существом — о мертвецы, упрямо цепляющиеся за мир, который вам уже не принадлежит, трупы, нагроможденные в темных глубинах нашей души, неразумный укор живым — но разум против безумия бессилен, — о мертвецы, мертвецы, мертвецы. В висках у меня стучит, голова готова треснуть, там, на улице, их тысячи, они шагают по утоптанной земле площади, запрудили поля до самого горизонта. Они давят на меня, грудь моя готова разорваться, я задыхаюсь, а они кружат и кружат, перекатываясь друг через друга, образуя потоки и завихрения, выходят одни, входят другие, дышат на меня смрадом, сжатые губы не дают выхода ненависти, по всему дому — топот их ног, содрогается земля. Я не выдерживаю, начинаю проталкиваться к двери, работая локтями, попадая во что-то вязкое, тягучее, будто барахтаюсь в заболоченном озере, выскакиваю в коридор — поток нескончаем, они, наверно, вываливаются из окон и падают с балкона, — яростно рвусь к двери на улицу. Но и там море голов, беспорядочный топот, мертвецы запрудили поля, насколько хватает глаз. Я в отчаянии бросаюсь вперед, хоть бы криком утвердить свое всемогущество — и из груди моей вырывается звериный рев, купающиеся испуганно оборачиваются, даже Тезей испугался, отскочил в сторону,

— Тезей!

…и он вернулся, поджав хвост. Я погладил его, почесал за ухом, он оскалился, но не зарычал, немного подумал и снова улегся.

XXIX

Теперь солнце пожаром полыхает на поверхности моря. Гляжу на огненную полосу, больно глазам. Раскаленную дорожку пересекает небольшое судно, скрывается в языках пламени, но вновь появляется, целое и невредимое, по другую сторону, в холодных водах. На пляже мало народу, свежий ветерок веет над морем, ощущаю всей кожей его холодное прикосновение, твердеет размягченное зноем лицо. Кое-кто из купальщиков еще пробует войти в воду, не попытаться ли и мне? Смельчаки раза два окунутся и выходят. Хотелось бы продлить удовольствие, достигшее максимума, высшей точки, но точку растянуть нельзя. Кто-то идет в воду, девушка; может, та самая, которую я видел утром? Идет навстречу солнцу по огненной дорожке, вспыхивают ее волосы, в огне все тело — праздник гармонии. У меня замирает сердце.

— Тезей, тихо!