Избранное

— Гм! Питер. — Петрунь заскрипел стулом, выбираясь из-за стола. — А чем у нас плохо? Поухаживать, что ли, не за кем? У Виктора целый цветник, одна Валюха что значит.

— Одной левой бидон с молоком выжимает, — отозвался Виктор, вставая.

— Примитив, — вздохнул Геннадий.

— Актрис тебе подавай. — Петрунь собирал толстыми пальцами карты. — А коньячок добрый. Надо будет дать заказ Борисовичу… у тебя там, Платоныч, оказия в Оссору не предвидится?

— На днях нарта с кассиром пойдет.

— Гена, — оживился Виктор, тоже присаживаясь к столику, — а не махнуть ли нам в Питер? Хоть на недельку.

— Шапки нету, — засмеялся Геннадий, — а от моего малахая там шарахаться будут.

— Шапки?! — удивился Петрунь. — Я передам записку Борисовичу, и через неделю будет тебе шапка. Какую хочешь. Пыжик? Ондатру?

— А может, у него нету, — усомнился Геннадий.

— У Борисовича да нету? — Петрунь даже карты перестал собирать. — Да у него птичье молоко есть. Нету?! Через неделю будет тебе шапка… а уж икричкою да балычком мы его обеспечим.

— Да это пустяк. — Геннадий тоже присел к столу. — Ну, продолжим? Хватит о Гуталинах… надоело.

Так или примерно так проводил Геннадий длинные пурговые вечера, потому что уж так устроены мужчины: как соберутся, да еще если почаюют, про работу и разговоры. Петрунь с Платоновичем не всегда бывали у Геннадия, а вот Виктор частенько. Но это уже другой разговор. Осману Магомедовичу пришлось бы вмешиваться со словами: «Дзачем моя баба пристаешь? Э? Дзачем?»

Глава IX

А Гуталин отмочил очередную «козочку».

— Баранинки бы, — простонал Краб.

— Желудок ссохся? — спросил Гуталин.

— И к бабке не ходить, ссохся.

— Щас, сделаю.

И сделал. Поймал собаку главного инженера Юрия Алексеевича, освежевал ее, сварил и поджарил на сливочном масле. Так она и пошла с шампанским, бичи ели да похваливали. После пиршества Гуталин собрал остатки Найды, завернул в мешок и понес выбросить в тундру. Возле склада столкнулся с главным инженером.

— Куда это ты, Алексей, торопишься? — спросил инженер.

— Да вот, Юрий Алексеевич, кореш с материка баранинки прислал, несу ребят угостить.

— А-а, ну-ну.

И, уступая дорогу, Гуталин поскользнулся и упал. Голова Найды выкатилась к ногам хозяина. У того даже очки вспотели.

Глава X

Искрится тундра. Ни конца ни краю ей. На горизонте она сходится с таким же небом. Куда и сколько ни гляди — белое безмолвие, дух захватывает, как подумаешь: будто на верхушке земли находишься, а от тебя идут уже меридианы к другим странам и государствам.

Собачки потряхивают белыми, черными, пятнистыми спинами, ковыляют и ковыляют. Шипят полозья по чуть присыпанному снежным пушком насту, уносятся за горизонт две полосы от нарты и рассыпчатый собачий след. Время от времени какая-нибудь из собачек лизнет снег.

Ванька сидит за широкой совсем не стариковской спиной деда и посматривает по сторонам. На душе неосознанное блаженство, то ли от девственной белизны снега, то ли от бесконечности пространств, то ли от того, что встретил вот хорошего человека, который бескорыстно подал руку и вытащил из вертепа тоски. Из всех неурядиц жизни. Он благодарен старику — волна нежности так и обволакивает сердце, но сказать об этом стесняется.

— А на это, ангел мой, я тебе анекдотец расскажу. — Дед поудобнее устраивается, сует в редкозубый рот папиросу, чиркает спичкой. Облачко пронзительно пахучего дыма порхает мимо Ваньки и уносится в серебристую даль. Ванька тоже достает папиросу. — Вот слушай. — Дед с хрипотой затягивается. — Значит, едет цыган по степи. Да. Едет. Дело к ночи, на ночевку располагаться надо. Распряг он свой фургон, пустил коней…

— Попутал?

— Ну это… попутал или не попутал — другой разговор. Анекдот же.

— Непопутанных нельзя, опосля не найдешь.

— Ну ладно, — продолжал дед, — значит, попутал их, пустил. Потом стал ходить что-то вокруг своего воза, кнут, что ли, искал? Да. Ходил, ходил… споткнулся о хомут и говорит: «Тьфу, так твою мать, теснота-то какая!»

— В степи-то? — смеется Ванька.

— В том-то и дело, ангел мой, — дед поворачивается к Ваньке, — что у нас раздолье тут, слобода. Есть охота работать — работаешь, захотел отдохнуть — отдыхаешь. Никто тебе ничего, сам себе казак.

— Это да, — согласился Ванька, — и деньги тут хорошие.

— Да тут, ангел мой, и без них можно. Это у вас там без трех копеек в трамвай не сядешь, без рублика не пообедаешь. А у нас? Рыбы — руками бери, мяса — не ленись только, хоть оленя, хоть медведя, про дичь я уж не говорю. Вон коряки. Зачем им деньги? Они и сейчас в них ни клепа не понимают. Когда приедут пастухи от стада, ты понаблюдай! Петрунь им выдает только одинаковыми бумажками, или пятерками, или трешницами. Иначе скандал, идут к Василь Василичу: «У меня, однако, — дед, передразнивая их, заблеял козленком, — одна пумазка, а у него тесять». А у того десять червонцев, — уже обычным, раскатисто-громовым басом продолжает дед, — а у этого сотельная.

— Понятия, значит, не имеют.

— Не имеют, ангел мой, не имеют, — продолжал дед. — Когда с японцами торговали, когда японцам разрешали базы тут держать — без всяких денег обходились.