Избранное

Но Витинов не ограничился «кратким резюме». Суждения его были примитивны, стерты, как речная галька, и банальны до такой степени, что публика рычала от восторга, наслаждаясь образцом его трафаретного красноречия. Витинова не смущало всеобщее противостояние, он продолжал в тоне наставника, с невозмутимо-филистерским выражением лица. Он был из тех наших собратьев по искусству, которые, упростив реализм до предела, рисуют рабочих у станков (непременно с натруженными ладонями), мужиков, получающих пачки денег прямо на поле у колхозного счетовода, и баб, радостно поющих на прополке.

— Но что значит «народ»? — спросил я. — Восемь миллионов административных единиц?..

Витинов, взглянув на меня удивленно, бросил:

— Ты глупости говоришь.

— Но именно так ты толкуешь понятие «народ». Ты потираешь руки от удовольствия, когда какой-нибудь мелкий чиновник не может понять картину. Раз он, «человек из народа», не понимает, значит, это не искусство. А понимает он симфонии Бетховена? Нет! Однако, несмотря на это, Бетховен существует. Разве народ знает формулы, по которым создаются искусственные спутники Земли? Нет! Несмотря на это, спутники существуют. Если мы с вами захотим работать на поле, крестьянину придется нас этому научить. Только учитель может научить педагогике, только пилот — пилотированию… Художники и ученые должны учить народ искусству и науке. Мы призваны воспитывать его эстетический вкус…

Лежащие принялись мне аплодировать, сопровождая овацию пьяными выкриками. Витинов, побледнев, процедил сквозь зубы:

— Интеллигентщина!

Молодой человек — тот, что был одет во все черное и внешне напоминал то ли иезуита, то ли «настоящего» художника, — ударил пустой бутылкой в стену.

— Снова демагогия! — закричал он. — Рисовать молотилки и трактора, дабы потрафить крестьянскому вкусу? Что ж, «народное признание» в таком случае приносит довольно солидное материальное вознаграждение. И вот «признанный» художник похлопывает народ по плечу, точно лавочник выгодного клиента. И все это — под благовидной «идейной» маской. Да плевать мы хотели на жалкие стариковские приемчики, прикрывающие духовную нищету и жажду материальных благ!.. — После паузы он продолжал, сбавив тон: — Мы лежим на полу не потому, что так уж глупы, а от скуки и от разочарования. У нас руководят искусством с помощью директив и постановлений, и напрасно некоторые лезут из кожи вон, только бы выглядеть самостоятельными, независимыми, — это пустой номер, поза прагматиков. Мы напуганы и подавлены. Нас угнетают кинофильмы, газеты, театры, улица, витрины, лозунги, угнетает сам воздух… Мы артисты, и мы не намерены воспевать невежество физического труда, который противен даже животным. Мы ищем в человеке сложности, противоречия, дисгармонию — то есть именно жизнь, которую всегда искали большие художники.

Дальше он стал декламировать:

Мы хотим исследовать край необъятный и полный загадок,
Где цветущая тайна откроется тем, кто захочет ею владеть.
Там сверкание новых огней и невиданных красок,
И мираж ускользающий
Ждет, чтобы плоть ему дали и дали названье;
Мы стремимся постичь этот мир доброты,
Погруженный в молчанье…[12]

— Да ничего вы не исследуете! — с нескрываемой злобой перебил его Витинов. — Громкими фразами прикрываете свой пессимизм. Все великие художники-гуманисты и оптимисты! И надо быть слепым, чтобы этого не видеть.

Юноша в черном долго еще протестовал, размахивая длинными костлявыми руками. Витинов то и дело резко его одергивал.

Я не утерпел, тоже вмешался:

— Ни одного великого творца не могу себе представить оптимистом. Ведь оптимизм — это довольство, сытость, легкомысленная вера в человеческое совершенство. Именно несовершенство — источник творчества. Великие — печальны. Кто неспособен на грусть, неспособен и на творчество!..

— Ишь ты, оказывается, и ему иногда приходят в голову оригинальные мысли! — иронически воскликнул молодой человек в черном, и тут мы поменялись местами.

— Бросьте вы свои пубертатные замашки! — с мальчишеской запальчивостью кричал я. — Юношеское разочарование в жизни? Для тридцатилетнего мужчины это нелепо и смешно. За вашими потрепанными парадоксами прячется творческое бессилие. Вам главное — выглядеть интересными в глазах других, и в первую очередь в глазах женщин.