Избранное

Сидя под орехом, дед Каракаш время от времени кричал нам, чтобы мы не мутили воду для скота, а иногда даже мог доплестись до ограды и грозил нам палкой. Мы поступали ему наперекор, вопили как полоумные и ныряли в тину с таким остервенением, что превращали воду болота в настоящую кашу. Старому, непомерно располневшему человеку дело было не только до сельской животины. Он наблюдал, как мы прохлаждаемся в этой каше, а потом в один прекрасный день утащил нашу одежку. В тот день мы оставили ее у колючей ограды, да еще и у самого прохода. Дед Каракаш, как стало потом известно, прокрался к ограде коноплей, росшей в его саду, протянул руку, прихватил нашу одежонку и унес ее домой. Лишь вечером, когда похолодало и пришло время уходить, мы обнаружили, что наших штанишек и рубашек нету. Сначала подумали, что это пошутил кто-нибудь из ребят, и не слишком обеспокоились. Сбились в кучу, смеялись и спрашивали друг дружку о том, как мы вернемся по домам, если тот, кто забрал нашу одежку, не вернет нам ее до наступления темноты. А так оно и случилось. Солнце уже склонилось к закату, а мы, двенадцать мальчишек, еще стояли голые, не смея отойти друг от друга. С полей возвращались жницы, сворачивали с дороги, распрягали скотину и вели ее на водопой, к болоту, где наша голая дружина была вынуждена отступать на пустовавшую поляну, поросшую по краям сухими колючими кустами и чертополохом. Мы прятались там, пока не село солнце, а потом, исколотые и отчаявшиеся, стыдно не стыдно, но решили возвращаться по домам. Мы рассыпались в разные стороны и с боязливостью — естественной для голых людей — отправились по домам. Я пошел вместе со своим дружком, с которым мы были еще и соседями. Добрались до ихнего сада, перескочили каменную ограду и не успели еще и приземлиться, как какая-то женщина страшно взвизгнула и сломя голову бросилась к дому. Это была мать моего дружка, собиравшая к ужину черные бобы. Увидев в сумерках, как двое голых мужчин кинулись к ней через забор, она «едва с ума не сошла». Спустя минуту со стороны дома прибежали отец, брат и дед моего приятеля с вилами и топорами, кто знает, что бы с нами произошло в темноте, если бы мой дружок не закричал из огорода: «Папа, это мы!..»

Тем временем по селу разнеслась молва, что в селе появилось много голых мужчин. Один из них пересек площадь, другой скрылся в чьем-то дворе, третий побежал от села к лесу. Сообщили старосте, староста наказал попу бить в церковный колокол.

Уже в тот же вечер стало ясно, что в селе появились не голые мужчины, а голые дети, пытающиеся пробраться домой, но легенда о голых мужчинах, напавших на село, рассказывалась потом долгие годы, а старые женщины считали это явление плохим знамением. Впрочем, так народ и создает разные поверья.

Нехватка воды ощущалась больше всего после жатвы. Нужно было делать гумна, а их ведь водой поливают. Посреди сада расчищали круги метров десяти в диаметре и поливали их до тех пор, пока в земле не исчезнут трещины. Половина воды впитается, половина испарится, так что для одного полива нужны были две бочки воды, а для того чтобы получить гумно — около двадцати.

Когда мне исполнилось пять, дедушка начал брать меня с собой ходить за лошадьми. Мы вставали часа в три утра, а иногда и в полночь, чтобы занять место у колодца. Однако и другие хозяева вставали в то же самое время, так что по всему селу разносилось громыхание пустых бочек и телег. Три сельских колодца вычерпывались за полчаса, потом народ бежал на Сладкий колодец, за село, а оттуда — к колодцам в соседние села. Вспоминаю неясные силуэты людей и коней. Десяток мужчин стоят у колодца, у его узкого каменного браслета, и опускают ведра. Остальные ждут своей очереди. К каждому ведру привязан кусок железа для того, чтобы оно ложилось на дно и загребало воду. Веревки переплетаются, мужчины ругаются, а я, в одной рубашонке, дрожу возле лошадей, которые возбуждаются от бренчания ведер и напирают, рвутся в сторону колодца. В бочках ветки бузины — чтобы вода не расплескивалась от тряски на телеге. Дедушка вынимает по полведра воды — белой, цвета бузы, осторожно выливает ее в бочку, и так до самого восхода, а иногда и до обеда…