Избранное

Моя надежда напрасна. Аисты не возвращаются ни к вечеру, ни назавтра. Вьют новое гнездо, на Дечковом тополе. На старое и не смотрят.

— Прилетят, — утешает меня прапрадедушка, — всегда прилетали и опять прилетят.

Только человек ста двух лет может быть таким наивным и глупым! Аисты на чужом дереве уж яйца высиживают, а он одно твердит: прилетят!

Дечко так возгордился, что видеть его не могу. Сидим ли на уроке, играем ли на улице, он все на свой тополь показывает: наши аисты то-то, наши аисты то-то и то-то… И прибавляет:

— А от вас сбежали! Не хотят у вас жить. Вот тебе!

Ну что ответишь? В душе, как отец говорит, корчишься от боли, но молчишь. По справедливости же если, то и я прежде так же хвастал аистами. Они были нашей славой и гордостью. Много приметных событий связано с ними в нашей семье. В ту весну, когда яйца высиживала аистиха со сломанной ногой, умер прадедушка. В ветреный день, когда из гнезда выпал птенчик и его придушила кошка, родился я. И много других примет. Дом наш стоит посреди села. Никто не может мимо пройти, не увидев аистов. По аистам находили нас даже люди из других сел. К примеру, ищет отца инспектор, или милиционер, или еще там кто — ему и малый ребенок дорогу укажет: по этой улице, мол, слева, перед их домом ветла, а на ветле аистиное гнездо. Нас так и звали — аистовы. А теперь одно только прозвище и осталось.

Наверное, оттого, что все время думаю о них, снится мне каждую ночь, что я аист, к тому же стыдно признаться — аистиха. Во сне нос мой превращается в длинный красный клюв, руки — в крылья, туловище оперяется. Кружу над селом, взмываю выше, выше, а вижу на земле все-все, даже муравьев. Парить легко, вольно. Куда хочешь, туда и летишь. Не надо петлять по переулкам-закоулкам, месить грязь ботинками. Но уж коли стал аистом, то и лягушек есть приходится. Опускаюсь на берег речки, вхожу в воду и — тук-тук клювом. Просто не верится, что эти зеленушки такие вкусные. Во сне, конечно.

Вот такие отвратительные, обидные сны снятся! А самое унизительное то, что я несу яйца. Огромные, с кулак величиной, в коричневых пятнах. Хочу усесться на них, но не могу — гнездо неудобное. Из подстилки на дне выпирают сухие прутья ветлы, колются. Снизу восхищенно смотрит на меня мальчик. Это — я сам, а рядом со мной прапрадедушка. Я, значит, одновременно и аистиха, и я сам.

— Жаль, что я не могу остаться в старом гнезде, — говорю я мальчику, то есть самому себе.

— Почему? — спрашиваю аистиху, то есть самого себя.

— Оно неудобное. Я совью новое гнездо. Вон там, на Дечковом тополе.

Назавтра прапрадедушка сидит со мной рядом на крыльце, щурясь, смотрит на ветлу, спрашивает:

— Вернулись?

— Не-е-ет…

— Прилетят. Весь век прилетали…

— Сам ты век! — кричу я чуть не плача. — Хватит одно и то же долдонить! Не видишь, что ли, что навсегда улетели, а с ними и весна ушла?

Кошка уж не подстерегает воробьев на крыше, почки на яблоне так и не лопнули, даже крапива не пробилась. А у Дечковых… Яблони зацвели, под стрехой голуби воркуют, огород зазеленел. Хоть не верь глазам своим. У них на дворе весна, а у нас зеленого ростка не сыщешь.

— Полезай, погляди гнездо, — говорит прапрадедушка, — небось прутья полопались. Сколько лет уж не подновляли…

— Так прямо сейчас и полез! Еще чего! Коль они такие привередливые, пусть проваливают, куда хотят!

— Птахи не улетят ни с того ни с сего…

— Птахи! — ору я возмущенно, чувствуя слезы на глазах. — Гадины долгоносые, вот они кто! Черти длинноногие! Лягушатники грязные!

— Малец, а уж неслух, — бормочет прапрадедушка упавшим голосом.

У него больше нет сил говорить. Он легонько тычет палкой мне в плечо, показывая на ветлу. Что делать… Лезу, заглядываю в гнездо, а там… Прутья полопались, торчат острыми шипами. Какие уж тут яйца высиживать! В этом я на личном опыте убедился, хоть и во сне. Пристыженный, спускаюсь к прапрадедушке. Век оказался прав.

— Прилетят! Всегда прилетали и опять прилетят, — говорит он и идет в дом укладываться на лавку.

Теперь и я верю, что на следующий год аисты к нам прилетят. Приготовлю им уютное гнездо, и не будет у них повода отнять у нас еще одну весну.

Перевод Людмилы Хитровой.

Два забавных случая

В самый обед, когда я ждал своей очереди на бензозаправке, какой-то человек, подойдя к моей машине, постучал по окошку.

— Привет. Может, ты меня не узнаешь, а?