Избранное

Он стоял, наклонившись к окошку и водя глазами туда-сюда, точно котенок на детских часах-ходиках: тик-так, тик-так!.. Это и вправду выглядело смешно, да к тому же я, верно, был в тот момент абсолютно расторможен. Короче, сдержаться я не смог — я просто зашелся в хохоте и наконец даже икнул.

— Товарищ старшина! — позвал милиционер. Старшина приблизился. — Похоже, этот надрался! Ржет без зазрения совести.

— Вроде рановато, — сказал старшина и, просунув голову в окошко, нюхнул. — А ну, выйди-ка.

Я вышел.

— Что пил?

— Ничего.

— Тогда почему смеешься?

— Да весело мне, — отвечаю. — А что, правила дорожного движения запрещают водителям смеяться?

— Оставь правила в покое, — посоветовал старшина. — Мы прекрасно знаем, когда водителям весело. Употребят алкоголь — и смеются. Я с такими каждый день дело имею. Дай-ка права.

Я подал ему права.

— Будешь дуть в трубку, — сказал старшина. — Раз честно не признаёшься — дуй.

Взяв трубку, я глубоко вдохнул, но когда попытался дунуть, так прыснул, что едва не выронил ее на тротуар.

— Слушай-ка!.. — начал старшина нахмурившись, но, видно, сообразив, что от пьяного иного и ожидать нельзя, замолчал.

Я закрыл глаза, представил себе, что мне режут руку, и, вобрав в грудную клетку кубиков десять воздуха, дунул.

— Быть не может. Ты хитришь! — сказал старшина, убедившись, что алкоголя в трубке нет. — Давай-ка еще раз.

Я дул еще дважды — с прежним успехом. Старшина, спрятав орудие обличения в сумку, посмотрел на милиционера — мол, что будем делать?

— А-а, отпусти его, — проговорил тот. — Не пьян — значит, просто ненормальный. Пусть себе голову сворачивает.

Старшина отдал мне документы.

— Поезжай, но безо всякого смеха! Ясно? Иначе ты становишься опасным для движения.

Отъехав, я посмотрел в зеркальце заднего обзора. Оба внимательно следили за мной и, верно, рассуждали о том, надо ли сообщать обо мне в софийское ГАИ.

А сделать дырку в талоне или хотя бы оштрафовать меня они просто позабыли.

Перевод Валерия Сушкова.

Артист

Прошлой осенью побывал я в родных местах. Пошел как-то на охоту и уже в середине дня, когда солнце начало нещадно припекать, решил завернуть на рыборазводню, к дяде Митю. Попить воды. На берегу небольшого водоема, с двух сторон зажатого голыми холмами, было пустынно и глухо. Только время от времени плеснет карп в прибрежном тростнике или подаст голос жерлянка — и снова над густой, маслянисто-зеленой водой воцаряется плотная послеполуденная тишина, нагоняющая тяжелую, ленивую дремоту. Но дядюшка Митю не спал. Подходя к побеленной дощатой сторожке, я услыхал его пронзительный голос. Мне показалось, он с кем-то бранится.

— Э-э, ты меня, козлиная твоя борода, не проведешь!

— Не оскорбляй! — отозвался другой голос. — Я честно играю, а вот ты плутуешь…

Я узнал грудной тенор отца Костадина и вспомнил, что дядя Митю, до того как вступить в кооперативное хозяйство, каждый вечер ходил к деревенскому священнику играть в тавлею[14]. Он был нашим соседом, и я так его и запомнил: вечно с тавлейной доской под мышкой. Они с отцом Костадином такими были заядлыми игроками, что денно и нощно могли метать кости, к тому же — ради пустякового выигрыша: кусочка рахат-лукума, насаженного на деревянную зубочистку.

«Вот что значит азарт, — подумал я, остановившись у закрытой двери. — Старому человеку притащиться сюда из села, аж за три километра, в такую жарищу! И только для того, чтобы сыграть партию в тавлею».

— Стой! Стой, тебе говорят! — закричал дядя Митю. — А ну ворочай обратно!

— Это еще почему? У меня петух и трека!

— Брешешь, петух и голь!

— Петух и трека!

— Петух и голь!

— Вот и играй со слепцом.

— Метай снова.

— Еще чего? Со мной этот номер не пройдет. Ну хочешь, подую на кости, чтоб ты всуе не злобился?

— Не морочь! — огрызнулся дядя Митю и, переставляя фишку, с силой хлопнул о доску.

«Ну надо же! Дядя Митю, такой, казалось бы, тихий, смирный человек, сидит в душной сторожке и препирается с отцом Костадином. Вместо того чтобы полеживать в тенечке!»

— Поп, а жульничаешь не хуже цыгана! — снова донеслось из сторожки.

— Сам ты жульничаешь, потому как игрок из тебя никудышный, — парировал батюшка.

— Просто тебе везет…

— Это мне-то? У самого дублеты… Во! Видишь — опять! Просто занозист ты больно, прости мя, господи. А все едино проиграешь. Я уж и так форы тебе даю, дабы не впал ты в уныние. Сам знаешь мою тактику.

— Мели, мели. Язык-то, знамо, без костей.

— За двадцать лет, что мы с тобою играем, ты хорошо если пару раз меня обставил. Да и то я тебе сам потрафил — нарочно проиграл…

— У тебя, отче, башка дырявая! А помнишь сто левов, которые ты мне проиграл? Я тогда еще баранью шапку себе к пасхе купил. Вся корчма тому свидетелем. А рахат-лукум? Сколько я его съел! Вагон и маленькую тележку…

— Да ты враль и хулитель, потому и играть с тобой нет никакой охоты.

— Дак не играй! Кто тебя заставляет?..