Избранное

Его спокойствие подстегнуло тетю, и из буфета полетели на пол рюмки, стаканы, чашки и всякое другое его содержимое. Удивительно даже, как всего за полдня тетины страшные страдания трансформировались в такую же страшную ненависть. Бабушка вмешалась в скандал лишь тогда, когда очередная чашка угодила в экран телевизора и спектакль был прерван по техническим причинам. В это время я и счел благоразумным улизнуть в свою комнату. Но и сюда через стену доносились вопли тети:

— Глаза б мои на тебя не глядели! Убери свои поганые руки! Не смей ко мне прикасаться!

Особого желания прикасаться у дяди, по-видимому, не было. Скрипнула одна дверь, другая — и в нашем общем отчем доме воцарилась тишина.

К вечеру следующего дня не было в городе человека, который не знал бы, что Марьо Марианов завел любовницу. Распространению слуха немало способствовала сама тетя, поносившая дядю перед каждым мало-мальски знакомым. Сенсация была еще и в том, что любовницей дяди стала… певичка из отеля-ресторана «Малина». Пардон, на вывеске значится «Стара Планина». Его знают все живущие в Западной Болгарии и все приезжающие из Западной Европы, потому как расположен он на главной магистрали, ведущей к Черному морю, и летом туристы останавливаются здесь на ночевку. Но как только на его эстраду поднялась Малина, отель-ресторан вместе с кондитерской и двумя магазинами в первом этаже стали называть только ее именем. Что и говорить, оркестр с певичкой ощутимо обновили нашу жизнь. А сама Малина… «Фантастика! Женщина-вампир!» — воскликнули одни, увидев ее. «Ну и силища!» — ахнули другие.

Пожалуй, последнее определение самое точное. Одна грудь чего стоит! А ноги! А бедра! Платья — все декольте! Глянешь — и летишь в тартарары. Наш местный поэт бай Филю и всегда-то был худ, а тут прямо на глазах стал таять — из-за «неосуществленной мечты». Однажды посчастливилось ему поздороваться с Малиной за руку — так бедолаге показалось, что перчатка у нее огненная, а тело пышет жаром, будто раскаленная печка. Именно он и выразил свой восторг столь поэтическим восклицанием: «Ну и силища!»

В ресторане теперь столпотворение. Все годное и уже ни на что не годное население мужского пола стекается сюда, начиная с шести вечера, чтобы занять место поближе к эстраде. Выходит Малина — и весь этот род мужской сатанеет от восторга. Какая женщина! Едва возьмет микрофон, издаст первый звук, хриплый, глубокий, страстный, качнет бедрами, улыбнется чему-то своему, вроде бы сокровенному, — и публика обалдевает. Даже если Малина не поет, не танцует, а просто, пока играет оркестр, стоит перед микрофоном, чуть слышно подпевая мелодию, все равно «бис» орут до посинения. Дьявольское наваждение, да и только!

Пропев положенное, Малина сходит с эстрады и присаживается к какому-нибудь столику. Чей столик выберет — тому оказана большая честь. Другие со всех сторон начинают презентовать ей бутылки вина, а она лишь усмехнется и спросит кельнера, от кого подарок. Кельнер тычет пальцем в того, кто послал, тот поднимается, красный от смущения, и кланяется так быстро и неловко, словно его по затылку обухом треснули. Поклониться ей на виду у всех — тоже честь немалая. Случается, Малина за вечер получает от почитателей до двадцати бутылок вина, которые потом уносит наверх, к себе в номер. Да, наши мужчины — настоящие кавалеры!

Эта-то Малина и стала, если верить слухам, любовницей дяди Марьо. Сердца мужчин заливала жгучая зависть, особенно когда дядюшка мой выглядывал из двери служебного помещения или выходил в зал и садился у самой эстрады, а Малина одаривала его нежной улыбкой. Завсегдатаи недоумевали: такая роскошная женщина, а выбрала этого неповоротливого олуха, недотепу толстопузого! Удивлялись и другому: тихоня, скромник из скромников, а такую отхватил! В конце концов сошлись на том, что Малина не могла не отблагодарить его, своего начальника, за те доходы, которые он ей обеспечивает. Так или иначе, но дядя Марьо необычайно вырос в глазах всех мужчин городка.

Дядюшке моему шел уже сорок пятый, был он старше меня на пятнадцать лет, но в эти годы возрастная разница сглаживается, я делился с ним многими своими тайнами, знал и его кое-какие секреты.

Став свидетелем семейной драмы, я несколько раз пытался завести разговор про певичку, но он, отводя глаза, говорил неизменно: «Уж эти мне сплетни! Конца им нет». Его нежелание хоть слегка похвастаться — весь город по ней вздыхает, а она досталась ему! — сначала меня удивляло, потом стало бесить, но так и осталось загадкой. Доведись мне оказаться в его положении, уж я бы повыпендривался перед мужским сословием нашего городка!