Избранное

Утка лежала, распластав крылья. Была она пепельно-серая, с коричневыми крапинками. По хвосту — белая полоска. Клюв оранжево-желтый со светлой зубчатой каемкой. Широконоска. Я присел на настил, закурил. Не смел подойти, взять свой трофей, но испытывал удовлетворение: какая точность! А пока смотрел на утку, вспомнились рассказы бывалых охотников: селезень, как правило, не бросает подстреленную подругу, кружит над ней, пока не станет добровольной жертвой.

Так и вышло. Селезень вскоре вернулся. Прошел надо мной, растаял в свете заката и снова — назад. Летел низко. Я слышал шум его крыльев, видел, как в многокрасочном его оперении преломляются солнечные лучи, а каждая краска ярко высвечивается во всей своей чистоте, наклон — и все краски переливаются то в сине-зеленую, то в оранжево-красную. Я выстрелил. Он не дрогнул, не переменил направления. Пронесся прямо надо мной. Я перезарядил стволы, изготовился. Он снова шел на меня. Это был уже поединок.

С каждым витком он спускался все ниже. Теперь я слышал, как из его груди рвутся звуки тяжкой, неизбывной скорби. Той скорби, которую человек выразил бы рыданиями. Он завораживал меня красотой и рыцарской готовностью к смерти. Сознание пронзила неотчетливая, но ужаснувшая меня мысль: ведь я хочу убить его потому, что он олицетворяет благородство и мужество. Стало зябко, дрогнули руки. Но уже в следующий миг меня охватило необыкновенное спокойствие. Ни угрызений совести, ни сожаления к нему. Нужно убить его. Я стал целиться медленно, сосредоточенно. Мимо, мимо… Расстрелял все патроны. Остался единственный…

Селезень кружил надо мной все медленнее, все бесстрашнее, будто хотел пересилить меня своей беззащитностью. А моя жесткая решимость начала ослабевать. Ружье снова отяжелело в руках. Глаза застлал туман. Видел лишь темное трепыхавшееся и надвигавшееся на меня пятно. Спустил курок…

Облака кротко плыли в небе. От земли поднимался белый пар. Природа дышала любовью. В душе была страшная пустота. Прежде чем тронуться в путь, искоса глянул на болото. На меня в упор смотрел глаз сраженного рыцаря.

Перевод Людмилы Хитровой.

Кандидат в женихи

В дверь постучали — тихо, осторожно. Потом скрипнула ручка, и в проеме показалась голова в кепке, с курносым носом и короткими седыми усами.

— Есть тут кто-нибудь?

— Есть, — ответил я.

— Ну, здрасьте и добрый вечер! Это десятый номер?

— Десятый.

— В точку попал, а то уж думал, ошибся. Шано меня зовут.

Этот крестьянин был, скорей всего, впервые в гостинице. Чувствовал себя неловко, не знал, куда что положить, как разместиться. Однако, заметив у стены мое ружье, перестал стесняться и принялся рассказывать разные охотничьи истории — одну забавнее другой. Оказывается, у них в районе, в тридцати километрах отсюда, косуль и оленей полным-полно, и как раз через день там состоится большая охота.

Рассказывая, бай Шано протянул руку к стене и, не спрашивая разрешения, выключил свет. Как любой сельский житель, он не хотел раздеваться при постороннем. Тонкий забытый запах домотканого белья, знакомый с детских лет, разлился по комнате. После протяжного вздоха, очевидно испытывая удовольствие от ласкового прикосновения свежих простыней, бай Шано, начав было снова что-то рассказывать, умолк, сраженный сном. Через минуту послышался тот самый храп, в котором улавливаются звуки кавалерийского горна, лай и рычанье кусающих друг друга собак, шум морских волн и многих других таинственных стихий, которые клокочут в груди пожилых, усталых, но еще здоровых и бодрых крестьян.

Утром, когда проснулся бай Шано, было еще темно. Он сидя надел брюки, сполоснул под краном лицо. Несмотря на мои уговоры — мол, нотариус, к которому он собирается, еще не проснулся, — бай Шано не согласился снова лечь. Сел на подоконник и стал смотреть на улицу, так и просидел целый час. Что было делать, поднялся и я, написал ему заявление на имя нотариуса, и мы опять заговорили об охоте. Потом бай Шано спрятал заявление в карман и в знак признательности пригласил меня на оленью охоту. Так и порешили. А часов в десять я расплатился за номер, и мы отправились на вокзал.

Кажется, бай Шано вернулся домой раньше, чем обещал, потому что его домашние удивились и даже растерялись. Вроде все было естественно: в дом пожаловал нечаянный гость. Однако мне показалось, что и сам бай Шано смущен. Он представил меня жене и дочери, а на парня, который стоял у стола, и не взглянул. Пока хозяин раздевался и объяснял, как проходила встреча с нотариусом, молодой человек порывался уйти, но мать и дочь, не упуская его из виду, делали ему знаки остаться. Он опирался о спинку стула, и по лицу его, наполовину скрытому густыми бакенбардами, скользила улыбка, смущенная и решительная одновременно. Я часто бывал свидетелем подобных сцен, и сейчас мне не трудно было догадаться, что парень — кандидат в женихи хозяйской дочери. Так оно и вышло. Бай Шано покружил по комнате, сел, бросил короткий недружелюбный взгляд в сторону парня и спросил, покраснев:

— Ты по какому случаю?

— Да так просто…