Избранное

— Как «так»? Я разве к вам приходил?

— Нет.

— Значит, и тебе у нас нечего делать. Мы даже имени твоего не знаем. Ни знакомые, ни родственники.

— Что ж, давайте станем…

— Ишь какой прыткий!

— Какой есть, — сказал тот решительно, и улыбка исчезла с его лица. — Мы уж с Ленче договорились окончательно.

— Я отец своей дочери или нет? Как по-твоему?

— Кто ж говорит, что не отец? — Парень пожал плечами. — Только такие дела решают не мать с отцом.

— А ведь я, парень, даже не знаю, как тебя и зовут!

— Неужто? Не знаешь — так узнаешь. Стойко меня зовут. Односельчане мы с тобой.

Мать и дочь стояли потупившись. Видно, сами-то с открытым сердцем парня принимали, а теперь замолчали, будто хотели его испытать. Но в их быстрых взглядах читалось искреннее сочувствие, и молодой человек это отлично понимал. Он вытащил пачку сигарет, закурил. Ленче тут же подала ему пепельницу. Они шепнули друг другу что-то и тихо засмеялись, будто в комнате больше никого не было.

Бай Шано не смог этого вынести.

— Слушай-ка, парень! А ну, очисти помещение!

«Кандидат» поднялся, но не спешил уходить, соблюдая достоинство. Он затянулся, пустил дым через нос и, важно шагнув к бай Шано, сказал:

— Ладно. Ты меня прогоняешь — и я уйду. Но должен тебе заметить, что я получаю сто пятьдесят левов чистыми и у меня комната с кухней. К тому же через два месяца мастером стану. А твоя дочка не единственная на белом свете!

Это выступала сама гордость, да еще надевшая маску презрения.

— Однако и ты не единственный на свете!. — Бай Шано вскочил из-за стола. — Марш отсюда! Только посмотрите! Заходит в мой дом, ровно в магазин. На тебе деньги — дай мне товар! Где же это видано?

Парень поклонился мне одному и переступил порог, оставляя за собой облако дыма. Бай Шано все-таки вышел его проводить и вскоре вернулся.

— Накрывайте на стол! — велел он, все еще возбужденный. — Извини, дорогой гость!

— Ленче, — попросила мать, — поди-ка принеси новые вилки. Они там в шкафчике, на верхней полке.

Девушка выпорхнула на кухню. За стеною послышался легкий шум. Хозяйка, накрыв на стол, пригласила меня садиться.

Прошло минут пять. Ленче все не шла с новыми вилками. Мать встала из-за стола, вышла и тут же вернулась со слезами на глазах.

— Шано, нет ее там. Верно, сбежала… Что делать?

Я ожидал, что бай Шано разразится неистовым гневом. Но он посмотрел на жену скорее хитровато, чем злобно, скривил рот и попытался передразнить ее.

— Сбежала? Давай-ка ляжем помирать. А ты не знала, что твоя дочь сбежит? Во всем заодно — а теперь крокодиловы слезы льешь? Не морочь голову! Я знал, что она сбежит, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — А кричал — чтобы душу отвести… Да и как не кричать? Пришел какой-то, слова по-людски не вымолвил, сует мне под нос сигарету, хватает мою дочь за руку и даже спасибо не говорит. Сто пятьдесят получает, комната с кухней у него!.. Ежели на то пошло, так у меня свой дом есть. Разве дело в деньгах, чтоб они сгорели!

Он начал было есть, но отложил вилку. Лицо его вытянулось и побледнело.

— Я думал, он сватов пришлет. Ну, я бы малость поторговался. Уж так полагается: дескать, она у меня мала еще и уж так мне мила… А они бы сказали: «Мала, мила, да ведь девка — от сердца оторвать можно». Вот это бы мне и было наградой за то, что все двадцать лет над нею трясся… Нет, ты погляди только, как теперь молодые поступают! Не могут они порадовать человека, не могут. А тот, кто порадовать не может, и сам не сумеет радоваться. Да что уж теперь!.. — добавил бай Шано, махнув рукой.

И отвернулся, пряча заблестевшие вдруг глаза.

Перевод Михаила Роя.

Олень

Я думал, у бай Шано пропадет всякое настроение идти на охоту. Но он оказался истинным охотником — разбудил меня ни свет ни заря, и мы вышли. Посреди села встретились с другими охотниками и отправились в горы. У нас было четыре собаки. Восход солнца застал нас уже на Вершине, в прекрасном горном уголке, откуда видна была вся долина. Бай Шано расставил всех по местам, а сам вернулся вниз спустить собак.

Я стоял возле белокорого бука. Сквозь кроны деревьев проникал солнечный свет, и в его ярких лучах предутренняя мгла постепенно таяла. Справа открывался словно уснувший склон, окрашенный меланхолической красотой первого осеннего багрянца.