Избранное

— Бог свидетель — в последний раз. Но так ужо тебя раздолбаю, всю жисть помнить будешь. Подумаешь, сто левов ему проиграл!.. А небось запамятовал, как перед всей корчмой целовал тавлейную доску? Корчмарь тогда ее еще к своей заднице протертой приставил…

— Хе-хе-хе! — сладострастно захихикал дядя Митю. — Вот этого-то мне и надо было! Так-так-та-ак! Ну, отче, теперича попробуй обскакать. За такую игру, как твоя, знаешь, что в Стамбуле дают? Во! Видал? Выкуси!.. Хи-хи-хи…

— Ты это лучше для жены своей прибереги, прости мя, господи…

— А может, для попадьи?

— Стара больно…

— Теперича можешь отдыхать, — весело сказал дядя Митю. — Когда соберу весь выигрыш, разбужу. Не трожь кости! Учись, как надобно играть. Та-ак, так… Вот теперича можешь. Дуй, плюй — ничего не выйдет. Пока тебе выпадет два и чека, я все фишки слопаю.

Отец Костадин метнул, и, по всему видать, ему выпали именно два и чека. Он скакнул вперед, и положение изменилось явно в его пользу. Дядя Митю молчал, но, видя, что выигрыш ускользает из-под носа, не выдержал и завопил:

— Мошенник! Мошенник, козлиная твоя борода!

— Не сквернословь, сын мой, тебе говорят, не сквернословь!

— Козел! Сам видал, как ты махлюешь…

— Исчадие адово!

— Это я-то?

— Нечего за тавлею садиться, коль кишка тонка, прости мя, господи.

— Да пошел ты со своим господом знаешь куда! — взвизгнул дядя Митю и, подняв тавлейную доску, так ею трахнул об стол, что фишки, разлетевшись в разные стороны, посыпались на пол. — Вот как шарахну по грязной твоей камилавке — узнаешь!..

Дело явно шло к драке. Я постучал, намереваясь разнять стариков.

— Входи! — отозвался дядя Митю.

Я шагнул на порог и остановился в полной растерянности. В сторожке, кроме дяди Митю, никого не было.

— С кем это ты играл?

— Да сам с собой, — сказал он и отодвинул в сторону тавлейную доску.

— Шутишь? Куда девался отец Костадин?

— Отец Костадин? Еще чего! Стану я пускать к себе эту леригию!

Я хохотал до колик. Дядя Митю тем временем лузгал семечки и смотрел на меня недоумевая.

— А ты у нас артист! — сказал я, устав смеяться.

Дядя Митю вздохнул.

— Чего не сделает с человеком одиночество, — сказал он простодушно. — Не то что артистом, архиереем заделаешься. В одиночестве, сынок, человек весь как на ладони. Взаправдашний!

Перевод Татьяны Колевой.

Дядина любовница

Случилось невероятное: дядя Марьо обзавелся любовницей. Это было так неожиданно, что тетушка моя чуть не слегла от мук ревности и от срама. Жители нашего городка умеют, и очень зло к тому же, посмеяться над обманутыми. Они так откровенно демонстрируют свою осведомленность о наставленных рогах, что те, кому их наставили, глаз не смеют на улицу показать.

Хвастаться нам не пристало, но что правда, то правда: мы по горло напичканы разными добродетелями и самый ценный наш капитал — высокая нравственность, выдержавшая все перипетии истории, начиная от первого болгарского царства, и устоявшая до наших дней. Так что мигом нашлись сердобольные, поспешившие подкинуть тете анонимку. Прочтя ее, тетя схватилась за голову и побежала жаловаться бабушке.

— О-ле-ле! — причитала она. — Марьо заимел метрессу.

Бабушка долго не могла взять в толк, в чем дело. Или и мысли не допускала, что сын ее способен на нечто из ряда вон выходящее, или не знала, что такое метресса. (Похоже, анонимщик использовал это слово, дабы прослыть за культурного.) Наконец до бабушки дошло — и она сказала:

— Эка невидаль! Ну пощипал какую-то бабенку, а ты и давай волосы на себе рвать!

— Защищай, защищай сыночка! — взвилась тетя. — А до меня тебе и дела нет. О-ох! Не жить мне! Повешусь!

— Ну и вешайся, — добродушно усмехнулась бабушка. — Нашла из-за чего. С каким мужиком не случается? Если из-за такой ерунды каждая будет вешаться, женщин на свете не станет. Лезь-ка лучше в погреб, сними плесень с нового засола, а то забродит.

Тетя полезла в погреб и, пока смывала кружки́, всхлипывала и причитала — оплакивала горькую свою долю. А когда дядя Марьо, как на грех, пришел домой совсем поздно вечером, тетя так грохнула тарелку об пол, что черепки взлетели к самому потолку. Сигнал об объявлении семейной войны был подан. Дядя и опомниться не успел, как супруга всадила в него целую обойму обвинений и прямо-таки изрешетила его ими. Затем перенесла огонь на его любовницу, изрешетила и ее, наградив к тому же такими эпитетами, какие можно услышать только в нашем городке. Я и то со стыда сгорал. А бабушка — будто ничего и не слышит — уставилась в телевизор. Из-за телевизора у нее стала развиваться «прогрессирующая слепота», но она ни за что не соглашалась пропустить хоть один телеспектакль. Уловив секундную заминку в тетиных тирадах, дядя Марьо пожал плечами и даже позволил себе усмехнуться.

— Вот в чем дело… Да мало ли что люди говорят…