Избранное

— Деда, — говорю, — ну где же аисты?

— Прилетят. Каждую весну прилетали и нынче прилетят.

Прапрадедушка, одетый в потертый кожушок, сидит у стены на лавке, смотрит в окно, а видит ли что во дворе, не знаю. Маленький, сухонький, слабенький. Кажется, мизинцем могу его на пол свалить, хоть он и старше меня на девяносто два года. Как-то учитель истории сказал про него: «Этот старик на своем горбу целый век вынес».

— Правда, что у тебя на горбу целый век? — спросил я у прапрадедушки, когда пришел домой.

— Что?

— Век! Так учитель по истории сказал.

— На себя бы лучше поглядел, — проворчал прапрадедушка и лег.

Вечером, когда бабушка, сняв с прапрадедушки рубаху, готовилась мыть его в корыте, я пробрался тайком в кухню, спрятался за печкой и стал подглядывать. Не было на его спине никакого века. Одна лишь большая бородавка с длинным седым волоском, и ничего больше. Я понял, что и учителя иногда врут, но в школе помалкивал об этом.

Тянутся дни и недели. На улице грязь, промозглый ветер, вдруг снегом сыпанет, а то и наметет по колено. А толку что? Вытащишь санки, скатишься разок-другой с горки, а полозья уж по земле скребутся. Чуть поослабнет холод, пальто долой и — айда в лес за подснежниками! Только какие тут подснежники! Заскрипят стволы деревьев, потемнеет, ливанет дождь. Не успеешь до дому добежать — опять снег, так и сечет по лицу. «Дети, будьте осторожны, — говорит нам учительница болгарского, — свирепствует страшный азиатский грипп». Она кашляет, чихает и никак не может объяснить нам сложное предложение с двумя подчиненными.

Ну и вредный же этот азиатский грипп! И на детей, и на стариков набрасывается, взрослых тоже не щадит. Отец десять дней пролежал, а прапрадедушка так тот вообще чуть концы не отдал. «Ну и бог с ним, — услышал я раз мамин голос за стенкой, — видно, время его пришло. Вот бабушку не прозевать бы, с двумя-то руками ни в поле, ни по дому не управишься».

Это точно. Прапрадедушка только и знает, что лежит, трудодни проедает, а бабушка весь день хлопочет. На своем горбу, если как учитель считать, она полвека вынесла, потому что 50 — это 100, деленное на два. У меня, значит, на горбу ¹/₁₀ века, ведь 100 разделить на 10 — получится 10. Но не в этом дело. Скорей бы весна! А она только тогда наступит, когда аисты прилетят. Они лучше календаря все знают. Прапрадедушка говорит, что календарь вообще ни к чему. Отцу, однако, он нужен — определять, за сколько дней дошло письмо от моего брата из армии, потому что под всяким его письмом стоит число. А мы, дети, следим по календарю, когда кончатся каникулы и когда праздники наступят — они отмечены красными цифрами.

Вот тебе и ни к чему…

Да вот же они, аисты, вот они!

Летят ровным строем, едва покачивая крыльями, — утомились. Еще бы! Аж из Египта, где столица Каир, — путь не близкий.

— Деда! — кричу я уже из сеней. — Летят! Летят!

Прапрадедушка выходит во двор, садится на низенькую скамеечку и, запрокинув голову, всматривается в небо. Но углядел ли он аистов — не знаю.

Бегу за сарай и подсовываю мартеничку под большой камень. Пусть лежит здесь, чтобы аисты не миновали наш дом. Их стройный порядок вдруг рассыпался, будто вихрь разметал в небе над селом старые газеты. Одни мчатся дальше на север, другие кружат над постройками. Дети, взрослые — все повысыпали из домов, стоят, смотрят.

— Аист, аист, не кружись,
К нам на крышу опустись!..

Опускаются! Опускаются! Вся стая скрылась вдали, а два аиста притормозились, описывают круги над нашим двором. Кошка уж на крыше — изготовилась к охоте. Но вот тени от аистов скользнули по ней, и она в страхе соскакивает на землю. У кур переполох! Петух хорохорится, но на всякий случай отступает к сараю.

Наконец аисты, выпустив вниз свои длинные ноги, садятся на гнездо. Теперь я, затаив дыхание, разглядываю их вблизи. Они неспокойны, озираются, словно не узнают ни меня, ни прапрадедушку. Меня-то, может, не помнят, но как они могут не узнать прапрадедушку? Ведь видят его уже сто два года!

— Никак четыре их? — спрашивает прапрадедушка.

— Да нет, всего два.

— Так и должно быть. Для других места нет.

Один аист стучит клювом по настилу в гнезде, другой стоит — не шелохнется. Замер и я, хоть мне прямо в глаза бьет солнце. Куры успокоились и разбрелись по двору. Собака распласталась на припеке. Прогревается и кровь прапрадедушки, он пробует разогнуть спину, на которой вынес целый век. Воздух теплый, прозрачный — глядь, и грязь на улице уж подсохла, крапива в тени плетня зелеными листочками выстрелила, почки на яблоне набухают, вот-вот лопнут. Все в миг преобразилось — аисты весну принесли!

— Иди уроки сделай, а после гляди сколько хочешь. Никуда не денутся, — позвала мама и будто сглазила.

Взмахнув крыльями, аисты взмывают ввысь. Кружат над нашим огородом, дальше, дальше — и садятся на Дечков тополь. Может, хотят оглядеть оттуда село? Ведь Дечков тополь — самое высокое дерево в селе. Поглядят, думаю я, и вернутся на нашу ветлу, а то как же?