Избранное

И вот я снова лежу при свете тусклой лампочки. Снаружи ветер гнет ветви деревьев, старается отодрать доску от стрехи, изнемогает в горестных стенаниях. Я знаю: он яростно гонит облака, очищает небо. Через несколько дней пойдет снег, засыплет дороги, и снова я окажусь в большом капкане.. Если бы ты знал, какие это мучительные часы! И тогда я мысленно переносился в университет, в просторные аудитории, которые так угнетающе на меня когда-то действовали, вспоминал, какими скучными казались мне лекции, какие надежды возлагал я на самостоятельную жизнь, как верил в большую, романтическую любовь, которая все откладывалась на будущее и, увы, так и не пришла…

Наконец я написал заявление в околийский народный совет и дирекцию МТС с просьбой уволить меня, мотивируя это тем, что мать тяжело больна и я вынужден вернуться в родной город. Мне, конечно, не поверили, потребовали документ. Через несколько дней мама прислала медицинскую справку. И вот настало утро, когда я двинулся на станцию, в соседнее село.

За ночь земля замерзла. Улицы, исполосованные колеями, покрылись ледком, на месте следов и луж сверкали тысячи хрустальных, со звоном трескающихся зеркал. В тишине, в черных ветках деревьев, в молчаливом полете ворон и порхании воробьев, в широкой мертвой равнине было что-то будоражащее, тревожное. Когда вышел за околицу и поднял чемодан на плечо, с неба, как бы затянутого серым шелком, начал падать снег. Пушистые, нежные и необыкновенно крупные снежинки — как в мультфильмах — летели неумело, кружась и падая на землю. Когда первая коснулась моего лица, я понял, откуда это тревожное, будоражащее состояние природы — начиналась зима, и каждое лежащее в земле зерно готовилось к плодотворному сну. И во мне с новой силой проснулась надежда на новую жизнь в моем маленьком родном городке, где зима полна очарования, скрипа сугробов, светлых ночей и волнующих знакомств с девушками…

Неожиданно мне навстречу выкатила телега. На передке сидел рассыльный из сельсовета. Прежде чем со мной поравняться, он перехватил вожжи, поднял руку для приветствия и, ухмыляясь — видно, был навеселе, — крикнул:

— Ты куда это собрался, агроном!

— Уезжаю…

— Слыхал… Верно, значит, выходит, бросаешь нас! А я не верил, всю дорогу рассказывал новой учительнице, что и у нас на селе есть своя молодая интеллигенция… поскольку она этим интересуется…

Он повернулся вполоборота, кивнул назад, и только тогда я увидел густые, запорошенные снегом ресницы и два темных, наивно-мечтательных глаза на бледном, почти прозрачном лице. Девушка по самый подбородок была закутана в овечий тулуп. Что мог я сказать? Улыбнулся глупо и пошел своей дорогой. С неба падали снежинки, и все вокруг превращалось в белизну, девственно-чистую, сказочную, а я шел в этой белизне и недоумевал: куда это я и зачем? Обернувшись, увидел телегу — она быстро удалялась — и представил себе, как эта девушка, по самый подбородок закутанная в овечий тулуп, смотрит вокруг с грустным смирением, а на ее ресницы легонько опускаются снежинки, тают и, как слезы, текут по бледному лицу. Куда я отправился? Что ждет меня в моем маленьком захолустном городке?

Вошел в лес. Меня обдало запахом той сладковато-горькой печали, которую испускают умирающая зелень и палые прелые листья — вся обнаженная красота поздней осени. Сердце мое наполнилось острой болью оттого, что я навсегда покидаю это прелестное сельцо и никогда уже мне не идти под такой вот белой порошей, никогда больше не увидеть влажных ресниц этой девушки. А она будет томиться в одиночестве, потом выйдет за кого-то замуж, родит ребенка… будет, как тетя Линка, проверять школьные тетрадки и никогда не узнает, что ее красота навсегда запала в мое сердце; и никто не оценит и не полюбит ее так, как полюбил ее я, а, наоборот, станут говорить, что новая учительница уж больно худа и бледна, да к тому же лупоглаза.

Я остановился на опушке, долго смотрел на голубоватый, уже припорошенный снегом тележный след, а потом пошел напрямик, через поля, какой-то опустошенный, терзаемый мыслью, что еще одним красивым переживанием стало меньше в моей жизни, а может быть, и в жизни другого человека.

Перевод Татьяны Колевой.

Миг свободы

Надсмотрщик, войдя в барак, сказал:

— Старик, ты свободен!

— Как, что?..

— Свободен, говорю. Забирай свои манатки — и чтобы духу твоего здесь не было!

Приказ об освобождении пошел по рукам. Старик стоял возле нар, смешно моргая. В белой щетине его бороды блестели капли пота. Десятки глаз сосредоточились на нем, и разные чувства в них читались. И зависть, наверное, тоже. Нелегко видеть, как кто-то делает шаг к свободе, когда ты остаешься невольником.

Счастливчик смущенно молчал, сжав в кулаке свое собственное изобретение — клоуна, который крутится на турнике с легкостью и изяществом бездушного механизма. В редкие минуты отдыха делал старик игрушки внуку, и усердие его часто служило поводом для наших насмешек.

— Иди, приятель! — сказал кто-то.

— Счастливого пути! — отозвались и другие.