Избранное

Она встречалась мне повсюду и непременно находила повод заговорить. Чаще всего любопытствовала, что я нарисовал. Я показывал свои холсты и, не дослушав ее восхищенные возгласы, шел дальше. Позже она предлагала мне погулять вместе по берегу, просила научить ее плавать, а однажды принесла вдруг два кило помидоров из деревни. «Что он ест?» — подумала она, возможно, и купила помидоры и для своих, и для меня. Я хотел было заплатить, но девушка отказалась взять деньги, придав своему лицу выражение глубокой обиды.

Она была трогательна в своем желании приблизиться ко мне. Я понимал, что это жестоко — не уделить ей хоть каплю внимания. И однажды согласился выйти с нею погулять. Мы дошли до устья какой-то речушки и вернулись. Прогулка длилась всего час, но этого было вполне достаточно, чтобы Тони вообразила, будто теперь я наконец-то в ее распоряжении.

Ежедневно перед обедом я спускался на пляж. Заплывая далеко в море, кончиками пальцев я ощущал холод темных морских глубин, и меня охватывал непонятный страх. Я спешил к берегу. Там, на песке, ждала Тони. Я не знал, о чем с нею говорить. Думал о своих делах, смотрел туда, где морская ширь сливается с небом, — очень, очень далеко. Эта даль рождала во мне спокойное чувство отдохновения и мечты о чем-то неясном, недостижимом, прекрасном…

После обеда я начинал работать. Тони приходила ко мне, найдя какой-нибудь предлог, и оставалась у меня долгие часы. Я не люблю разговаривать во время работы, и девушка тихо сидела возле треноги, читала, иногда наводила порядок в моем жилище. Часто приносила мне гостинцы — что-нибудь вкусное, что готовила ее бабушка. Так изо дня в день я и привык к Тони, ничего при этом не испытывая. Она мне часто мешала, особенно когда я размышлял или когда хотел остаться наедине с собой, решая какую-нибудь трудную задачу у холста. Впрочем, позже я научился чувствовать себя в одиночестве, даже когда Тони была рядом…

Как-то утром она забежала ко мне и ушла, не попрощавшись.

Я люблю смотреть на море ранним утром, когда морская гладь так величественна в своем спокойствии, а в прозрачных ее глубинах трепещут, пробегая, точно по срезу стекла, багровые отблески восходящего солнца. Альбатросы взлетают с ближайших скал, кричат, словно малые дети, и лениво кружатся над пляжем. Я слушал шум их крыльев, смотрел на их черные, вытянутые назад ноги.

В то утро штормило. Волны заливали весь пляж, а откатываясь, оставляли на мокром песке самые разнообразные предметы. Впервые видел я шторм на рассвете. Спустился к берегу, встал у скалы. Волны омывали пеной мои ноги. Солнце вставало.

И тут я увидел Тони и ее стариков. Все трое, нагруженные какими-то вещами, тяжело поднимались по тропинке, ведущей к шоссе, где ходит автобус. Может быть, Тони прибегала ко мне, чтобы сказать, что они решили уехать? Не знаю. Хотелось верить, что так и было. Я смотрел, как она, перегнувшись, тащит чемодан по крутому склону, и вдруг мне стало очень ее жаль. Этот приступ грусти и жалости был таким внезапным, таким острым, что мне не хватило воздуха, и сердце сжалось от боли, и показалось, что с этого момента я не смогу ни работать всласть, ни размышлять, ни любоваться морем на рассвете, ни просто мечтать о будущем. Другими словами, без Тони жизнь в этом диком прекрасном уголке навсегда теряла свое очарование.

— Тони-и! Вернись! Я люблю тебя!..

Вероятно, из моей груди вырвался такой громкий крик, что, несмотря на рев волн, Тони услышала и обернулась. Но тут подошел автобус. Он постоял совсем недолго — и покатил дальше по пустому шоссе.

Перевод Михаила Роя.

Красивые руки

— А теперь хочу тебе рассказать еще об одной маленькой иллюзии, — улыбаясь, сказал Петко. — После отъезда Тони я провел несколько дней в домишке на берегу. Он является частной собственностью одного моего друга, который собирается строить там дачу.

Потом я переехал в живописную сельскую местность. Нашел себе жилье и продолжал работать. Обедал в корчме. И как-то раз увидел там очень красивую женщину. Она бегло, без всякого интереса взглянула на меня. Я ведь некрасив, может, даже слишком некрасив, и многие женщины до этого смотрели на меня точно так же. А я противопоставлял свою гордость их безразличию… То же самое произошло и на этот раз. Красавица сидела в дальнем углу корчмы с каким-то стариком, он был в ободранной штормовке и выцветших галифе. Старик постоянно бормотал что-то, а женщина слушала его с еле скрываемой досадой. Потом они поднялись, красавица прошла мимо меня, и я почувствовал ту самую тихую, безответную скорбь, то мгновенное опустошение сердца, которое испытываю всегда, разминувшись с красивой женщиной. Тогда я еще не знал, что она геолог, приехала в командировку на два месяца в это село. На другой день я увидел ее у подножия холма. Она сидела на камне, что-то записывала, а старик забивал колышки. Своим любопытством и болтливостью он задержал меня на добрые четверть часа. Разглядывая мой холст, он кричал:

— Ани, иди посмотри, какую картину нарисовал товарищ!

Ани не подошла.