Избранное

Ребенок спал. Дыхание его было так осязаемо, что я видел младенца даже в ночном мраке — розового, нежного, гладкого, — и казалось, что можно взять его на руки, не вставая с кровати. Оно, это дыхание, устремлялось к жене, от нее — ко мне, от меня — обратно к ребенку и так образовывало нечто вроде треугольника. Жена внезапно рассмеялась, и в смехе ее было нечто гнетущее, первобытное и непреодолимое, но я постарался не придать этому никакого значения, потому что нельзя прикоснуться руками к этому розовому треугольнику, не разорвав хотя бы одной его стороны. Иначе он превратится в какую-то другую геометрическую фигуру, и дыхание ребенка уже не будет таким равномерным, таким спокойным. Жена перестала смеяться, и комната вновь наполнилась душной летней тишиной…

Вчера вечером на побережье опустилась такая же тишина. Жена осталась в гостиной поболтать с другими женщинами, пожилые курортники уже спали, а молодые пошли на Золотые пески потанцевать в дансингах. Я лежал с открытыми глазами, спрашивая себя, почему не спится, и, видимо, поэтому не засыпал. Мысли были неясны, они запутывались в хаосе бесконечных ассоциаций и исчезали так же быстро, как и появлялись. Я встал, вышел на балкон. Внизу подо мной слышалась приглушенная музыка, какой-то блюз, мелодия его, поддерживаемая ударными инструментами, уносила мое воображение к далеким экзотическим странам.

— Они счастливы! — сказал тихий голос где-то совсем рядом.

— Да, приятно на них смотреть… Она такая красивая, изящная, свежая, а он такой известный человек. Завидую таким семьям. Нет, ты скажи, как может столько прекрасного объединиться в одно целое? И ребенок у них такой чудный…

Я наклонился над перилами, посмотрел на нижний балкон. Там в невысоких плетеных креслицах сидели друг против друга Аделка и русоволосая девочка, которая держала транзистор и задумчиво глядела в сторону темного моря. Потом, обернувшись к Аделке, она рассмеялась.

— Ты чего?

— Да ничего, — ответила русоволосая. — Просто очень люблю детей. Я бы хотела иметь троих. И обязательно — мальчиков. Ужасно люблю мальчиков!

— Знаю, знаю, — Аделка приподнялась и стала расплетать своей подруге косу. — Знаю, что ты любишь мальчиков.

— Ах, пожалуйста, не пойми меня неправильно!.. Да ну тебя!

— Ты шуток не понимаешь, — тихо сказала Аделка и оглянулась на дверь комнаты — вероятно, чтобы убедиться, что мать спит. — А я хотела бы выйти замуж за человека искусства.

Русоволосая прыснула, прикрыв рот ладошкой.

— А, и ты, значит, маньячка, как и все. По искусству с ума сходишь!

— Ну и что?

— Да я шучу, дурочка! — сказала русоволосая серьезно. — Это ведь хорошо, что по искусству…

— Художник, музыкант, артист… — продолжала Аделка, но подруга ее перебила:

— За артиста? Да ни в коем случае!

— Почему?

— Они — несерьезные. С женщинами только флиртуют. Да-да! У Мими брат артист, знаешь? Так вот, я с ней сколько раз ходила за кулисы. И что же? Абсолютно разочаровалась в артистах! В жизни они совсем не такие, как на сцене. А брат Мими каждый день с женой скандалит. Людям спать не дают…

— Может быть, он и такой, — согласилась Аделка, — да ведь не все же такие.

— Все!

— Но люди искусства — это не только артисты. Я хочу стать женой творца. Понимаешь — творца! Чтобы помогать ему, вдохновлять, боготворить его…

— Адела-а! Давайте ложитесь, — послышался голос матери.

Девочки вздрогнули. Посидели молча еще немного, встали и ушли в комнату…

Моя жена вернулась с балкона и остановилась у кровати, словно раздумывая, ложиться или нет.

— Какая досада!.. Какая досада!..

Спустя несколько минут она уже спала глубоким сном, завернувшись в одеяло, точно в кокон. Я оделся и на цыпочках вышел из комнаты.

На соседнем дворе сверкала нежно-розовыми бликами жестяная крыша сарая, по асфальту со свистом промчалась легковая машина, за нею протарахтел грузовик. Виноградниками я спустился к морю. Вспугнутая мною стая птиц, с шумом взлетев, пронеслась в сторону восхода. Я смотрел на нее, пока она не растаяла в зареве, а когда обернулся к морю, лежащему у самых моих ног, — спокойному, прозрачному, — мне вдруг стало легко и прекрасно. Обойдя огромный серый камень, выступающий из воды, я поглядел на восток. На нашем пляже, против раздевалки, на том месте, где вчера выловили тело Аделки, человек десять рыбаков забросили невод и медленно тянули его к берегу. Песок, небо и море сливались в сплошное фиолетовое пятно, в котором плыли силуэты рыбаков, склоненные назад, к берегу, а голоса их — чистые, крепкие, сильные — разносились далеко-далеко, как это бывает только ранним утром у моря.

— Где-то чешет она брюхо о румынский берег! — сказал один из рыбаков.

— Вчера на «Фиш-Фише» триста кило взяли…

— Так уж и триста…

— Татарин вчера вечером говорил…

— Да он скушал литра три ракии…

В черном круге невода что-то вспыхнуло, ударилось о сетку и шлепнулось обратно в воду.

— А у кефали — гляди-ка! — вся спина изъедена! — радостно воскликнул рыбак, стоявший по колени в воде.