Избранное

— Я тогда тоже учился в гимназии, в первом классе. Шел домой обедать и по дороге увидел на дверях аптеки белый лист, на котором большими красными буквами было написано: «Художественная выставка». Среди серых пыльных витрин пустынной торговой улицы яркая эта надпись вызвала у меня неведомое чувство надежды, тревоги… Я словно почувствовал, что мне придется узнать нечто необычное, то, что придаст всей моей жизни новый смысл, толкнет на какую-то новую дорогу. Я понял, что вскоре уже не смогу беззаботно возвращаться из гимназии домой, что учебники станут слишком ничтожной пищей для моего воображения, а школьные друзья с их мальчишескими заботами покажутся чужими и скучными…

Я заглянул в аптеку — пусто. Но соседняя дверь была открыта. Перешагнув порог, я застыл, не зная, с чего начать осмотр, и тут из-за ширмы появился низенький тщедушный человечек с маленькими бесцветными глазками. Костюм на нем был здорово поношен. «Мальчик, — сказал он, — за вход надо платить. Один лев!» Он подошел ко мне и стал раскуривать сигарету, потом погасил спичку, бросил ее на пол, затянулся — ждал, когда я заплачу. А я сунул руку в карман, нащупывая единственную свою монету. Человечек взял ее, повертел в руках и положил обратно на мою раскрытую ладонь. Тогда я посмотрел ему прямо в глаза. Они были совсем не бесцветные. Голубые, ясные, умные глаза. А взгляд — измученный. Его давно не мытые волосы торчали патлами, ногти были черные и длинные, точно когти хищной птицы. «Ты любишь рисовать?» — спросил человечек. Я никогда в жизни не рисовал, но признаться в этом мне показалось неприличным, к тому же мне случалось рисовать во сне и в воображении, и потому я кивнул. «Что же именно?» — спросил он. «Все!» — выпалил я. Он рассмеялся и потрепал меня по плечу: «Принеси-ка мне завтра свои рисунки, любопытно посмотреть!» — «Принесу», — пообещал я…

— Как? — воскликнула Аленка. — Вы его обманули?!

Она ловила каждое мое слово. Лицо ее приняло точно такое же выражение, какое мне было нужно. Я работал с быстротой фокусника.

— Но вечером, — продолжал я, — взяв блокнот, я сел за стол и трудился до утра. Нарисовал маму, как она прядет, а рядом нашего кота, нарисовал отца, ребятишек во время колядок, свадьбу, жатву, молотьбу, лошадей, собак — словом, за одну ночь нарисовал всю свою жизнь…

На другой день у дверей гимназии меня поджидал отец. Он привез мне из села дровишек, выгрузил их во дворе дома, где я снимал комнату, и пришел со мной повидаться. Я сказал, что мне надо сходить к художнику. Сначала он даже не понял, о чем, вернее, о ком идет речь. «Сам увидишь», — сказал я.

Когда мы вошли, художник стоял посреди «салона» и курил. Отец остановился возле самой двери и так и простоял истуканом, не смея ступить ни шагу. Я сжимал в руке школьную сумку, ожидая, когда же художник попросит меня показать рисунки. Но он, видно, забыл о них и принялся объяснять, что именно изображено на одной из его картин. «Слушайте, — сказал он вдруг, — идемте лучше в харчевню, расслабимся немного».

В харчевне было жарко, душно. Мы сели за столик, в самый угол, и хозяин принес нам вина. Художник налил отцу, потом себе, а мне заказал бутылку лимонада. Отец сидел как на угольях, выражение у него было растерянное, даже глуповатое. Он отпил глоток, поставил рюмку. Художник выпил залпом и налил себе вторую. Вскоре он так вспотел, что ему пришлось расстегнуть ворот рубашки. Она была старая, давно не стиранная, а грязный воротничок изнутри проносился.

— Ты принес рисунки, мой мальчик? — спросил он, порядком захмелев.

Я вытащил блокнот. Он посмотрел на первый рисунок, усмехнулся, перевернул страницу. Тогда я еще не знал, что значит творческое честолюбие, но отметил, что усмешка его была недоброй. Если он скажет: «Ты не умеешь рисовать», подумал я, моя жизнь потеряет всякий смысл. Видите, какая страшная мысль мелькнула у меня в голове… «Ты нарисовал это вчера, за один вечер?» — спросил художник. Я кивнул. «Какие милые, какие наивные картинки быта! — воскликнул он. — Да ты у нас настоящий художник!» Потом он заговорил тихо и проникновенно. Я не понимал смысла его слов, но чувствовал, что все, о чем он говорит, возвышенно и прекрасно. Отец же только тяжело вздыхал и потел от стеснения. Через два часа художник так упился, что вышел из корчмы, шатаясь. «Смотри, чтоб больше к этому пьянице ни шагу! — предупредил меня отец. — Он мужик непутевый, да к тому же еще и шарлатан, ему бы только лев содрать… Чего можно ждать от человека, который голову не моет и ногтей не стрижет…» — «Да ведь он — художник!» — попробовал было я возразить. «Не художник. Малахольный какой-то! — ответил отец. — И чтоб блокнота этого я у тебя не видел, занимайся лучше уроками…»