Избранное

К берегу приближалась лодка. Николай Васильевич возвращался с утреннего лова, греб медленно и равномерно. Весла монотонно поскрипывали, отражаясь в воде, точно крылья большой птицы. С точностью лунатика — даже не взглянув на берег — он миновал узкий проход между скалами.

Мы пошли к нему, Аленка остановилась поодаль — видно, опасаясь, как бы не пошли по селу лишние разговоры. Николай Васильевич не обратил на нее ни малейшего внимания. Он вообще знал по имени только Митю-корчмаря, а к остальным обращался стереотипно: «Послушай-ка!» Я попросил у него лодку — покататься.

— Это хорошо, «покататься»… — сказал он. — А грести-то умеешь?

— Да.

Собрав свой улов, Николай Васильевич поднялся в хибару, а мы с Аленкой забрались в лодку. Я греб с трудом, неумело. Уключины то и дело били меня по пальцам. Края лопастей взметали снопы брызг. В Аленку то и дело летели брызги, она ловила их и смеялась. Над нами лениво кружили чайки, со дна лодки поднимался креветочный дух и еще какой-то упоительный морской запах. Сидя друг против друга, мы молчали — одни, совсем одни среди открытого моря, — чувствуя, как постепенно тает мучительная наша скованность. Это молчание снова вызвало во мне беспокойство, и я опять пообещал себе, что не допущу никакого неблагоразумия и не позволю доверию разбиться и разлететься в серебряную водяную пыль, как разбиваются волны друг о дружку… Я заговорил. Но о чем? Глупейшее это было фантазерство.

— Представьте себе, — начал я, — что лодка унесет нас неведомо куда — ну, скажем, к берегам Африки!

— Да, но вы ведь ею правите.

— Нет, я говорю: представьте… Мы плывем мимо экзотических стран, питаясь рыбой и плодами, и наконец высаживаемся на берег. Вдали, на белом фоне песка, появляются черные фигуры туземцев. Они приближаются к нам во главе с вождем, исполняя под звуки тамтама ритуальные песни и танцы. Они всегда так делают перед тем, как убить своих пленников…

— Так нас убьют? — заинтересованно спросила Аленка.

— Нет, не убьют, — продолжал я, следя за выражением ее лица. Для того я и порол эти глупости, чтобы за ней понаблюдать. — Они поймут, что мы хорошие люди, потерпевшие кораблекрушение, и примут нас со всеми почестями. Поселят в хижине вождя, познакомят со своими обычаями и нравами. Мне вручат лук со стрелами, и я отправлюсь в джунгли на охоту, а вы останетесь в селении вместе с другими женщинами. Вас разукрасят перьями, проденут в уши кольца из слоновой кости, а ноздри проткнут палочкой, так что ночью вам придется спать на спине. Вы научитесь не только исполнять ритуальные танцы, но и лазать по деревьям и собирать плоды. Ходить вы будете нагая. Я — тоже. Разумеется, в свободное время я буду писать буйную тропическую природу — как Гоген, французский художник, — и устраивать выставки под открытым небом. Ваш портрет будет выставлен на самом видном месте. — Тут я добавил одну подробность, от которой Аленка смутилась, но смущение это было радостным. — Потому что вы будете считаться моей женой…

Смеясь, она погрузила в воду ладошку, а я направил лодку к берегу.

Николай Васильевич уже ждал у мостков. Он взял весла и понес их в хибару, его ступни с искореженными пальцами, погружаясь в песок, оставляли за собой глубокий неровный след.

Аленка вдруг попрощалась. Я взглядом проводил ее до поворота дороги и, пожалуй, даже был рад, что мы наконец расстались.

Но на другое утро она снова пришла. Мы вместе выпили молока, вместе спустились на пляж, в то тихое место, где море образует заливчик с узкой полоской песка, со всех сторон огороженной скалами. Аленка отвернулась к красной скале, подняла руки и начала раздеваться. Я издали смотрел на совершенные линии ее тела. Сначала показались колени, затем узкие бедра; прямая жесткая линия превратилась в мягкую и округлую, очерчивая плавный переход к талии. Этот, самый женственный, изгиб всегда трудно дается художнику. Наконец я увидел шею, голую девичью шею во всей ее длине. Аленка сбросила платье на ближайший камень, чувствуя неловкость оттого, что я впервые вижу ее в купальнике, отошла и села в сторонке, охватив руками колени и сцепив пальцы. Длинные волосы, перевязанные синей ленточкой, скрывали от меня одно ее плечо, другое же, повернутое в мою сторону, было покатым и смуглым — с него стекал золотистый цвет, цвет корицы… Этим же цветом было окрашено все ее тело.

— Вы, видно, часто ходите на пляж?

— Не часто, но хожу, — ответила девушка, все еще не смея поднять глаза. — Если заранее обед сготовлю. Отец не любит обедать один. Он у меня со странностями…

— Вот как? — воскликнул я только для того, чтобы поддержать разговор. Сейчас самая скучная тема была мне приятна — лишь бы слышать Аленкин голос.

— У него быстро меняется настроение. Он то сердитый, даже грубый, а то веселый и ласковый.

— Интересно. И какой же он, когда веселый?