Избранное

Вечером мы относим рыбу в хибару. Николай Васильевич принимается ее чистить, а мы с Аленкой снова спускаемся на берег. Море разбушевалось, страшное, грозное. Волны накатывают с ревом, разбиваются о скалы и превращаются в кипящую пену. В белой накипи мелькают корни деревьев, консервные банки, обломки досок. Кажется, будто в миле отсюда произошло кораблекрушение и темная стихия полна утопающих. Мне слышатся голоса, молящие о помощи… И над всем этим высится застывшее холодное небо, сине-зеленое, прозрачное. Ну чем не Апокалипсис?..

Мы с Аленкой стоим, обнявшись, на тонкой полоске между двумя стихиями — земной и водной. Белая круговерть моря укачивает нас, наполняет тела первобытными сладостными порывами. Аленка поворачивается ко мне и, вскинув руки, сцепляет пальцы у меня на затылке. Какая она тяжелая! Будто вся земля повисла на моей шее, тянет вниз и хочет поставить меня на колени… Я должен понять, постигнуть, любовь ли это, как понимал раньше, каждый раз после близости с женщиной, постигнуть через атавистическую страсть, возникшую тысячелетия назад и давшую толчок к зарождению в хаосе первого атома природы, а от него — и небесных тел… Быть может, вот так же мои прапрадеды, грудью встречая бури и ураганы, зарывались коленями в песок, чтобы соединиться в любви и передать свою кровь будущим поколениям.

— Ты закрываешь от меня звезды, — говорит вдруг Аленка.

— То есть как?

— Плечами. Пожалуйста, никогда не закрывай от меня звезды.

— Ладно…

— Они лежат на твоих плечах и так хорошо разговаривают, а как только ты их закрываешь — замолкают… Ляг рядом, на мою руку… Так. Вот теперь я снова их слышу. А ты?

— Нет, ничего не слышу.

— Ну как же? Прислушайся, они говорят…

— О чем?

— Не знаю. Вернее, я-то их понимаю, но словами не могу выразить. Такое иногда во сне бывает…

Я грузно лежу на песке и гляжу на звезды, космос равнодушной рукой швырнул их, точно жемчужины, на синее дно бесконечности. Они мерцают из своей дальней дали — за тысячи световых лет — и молчат, потому что мертвы. Но Аленка их слышит и понимает, это я своей любовью пробудил в ней воображение и дал ему крылья… Но не сделал ли я ее пустой мечтательницей, не лишил ли способности наслаждаться простыми радостями жизни?

— Бывает с тобой так, что ты не можешь ни высказать, ни нарисовать что-нибудь слишком прекрасное? — спрашивает она, глядя в небо.

— Постоянно.

— Вот видишь, и со мной сейчас так. Давай помолчим, послушаем звезды. Я хочу, чтобы и ты их слышал.

А я слышу, как в безжизненном хаосе вселенной с металлическим скрежетом звучат тяжелые шаги космонавта. Это первые и единственные звуки, рожденные там живым существом. Он, точно господь бог, шествует по космической пустыне, сердце его полно человеческих страстей и мысли устремлены к Земле. Может, он скучает по детям, вспоминает любимую женщину, жалеет о том, что незаслуженно обидел друга? Сознает ли он, что, шагнув в космос, перенес туда и земные страсти? Или, слушая джаз, глотает таблетки и удивляется наивности романтиков — тех, кто, сидя в саду на скамеечке, клянется в вечной любви, призывая Луну в свидетели, Луну, которую он сейчас топчет коваными своими сапогами. Не посмеивается ли он над земной жизнью с ее науками и искусством, не задумывается ли над страшным парадоксом, что в то время, как он ходит по Луне в железных сапогах, миллионы людей ходят по Земле босиком? Или в свободное время читает роман и волнуется за судьбу героев, с наслаждением вспоминает любимое полотно любимого художника?.. Дай бог, чтобы он думал о женщине или о картине и оставался Иваном или Иоганном из такого-то города, такого-то земного государства…

Уже полночь, мы молчим, глядя на мерцающие звезды.

Наутро море стихло, и белая пена, кипевшая у наших ног, превратилась в спокойную неоглядную ширь.

«Это утреннее море, — думаю я, — похоже на человека, уснувшего после изнуряющих душевных волнений. Ты слышишь его дыхание? Море скоро проснется и снова бросится в борьбу против стесняющих, сжимающих его берегов. Все берега одинаковы — они стесняют. Они кажутся неколебимыми, вечными, но это обман. Мало-помалу, по крупице, по песчинке, они разрушаются, и настанет когда-нибудь день, когда они вовсе исчезнут. Вместе с ними исчезнет и волнение. Можешь ты себе это представить? Море разрушит берега, разольется по всей земле, а после превратится в мелкое болото, в стоячую, мертвую воду. Глупый, безысходный логический конец — не правда ли? Преодолеть крутые берега, чтобы потом их тебе не хватало, потому что без них ты обречен на смерть!..»