Избранное

В моем отношении к Аленке, наверное, та же логика (если вообще есть логика в отношениях), я хочу посеять сомнение в ее душе, лишить иллюзий, что она может быть счастлива с человеком, у которого нет с ней духовного родства. Интересно, кого я защищаю — ее от себя (какое благородство!) или себя от нее? В то же время я вовлекаю ее в мучительные свои сомнения, обременяю сознание сложными, неразрешимыми вопросами. Я развращаю ее воображение, разрушаю гармонию чистой души. Что это — суетность, эгоизм или бесовская страсть — лишать людей иллюзий на пороге их жизни? Не мерзость ли это, не цинизм ли — вместо цветов дарить плевелы сомненья? «Берег, — говорю я, — это закон, мораль, этика… Море — это наш дух, стремящийся превозмочь, преодолеть недвижный закон и получить вечную, абсолютную свободу». Но что станется с человеком, если он приобретет такую свободу? Этот страшный вопрос давно терзает мне душу. Мой «берег» обязывает меня навсегда остаться с Аленкой — при всех обстоятельствах. Но что, если разрушить эти «берега», найти лазейку и выйти из них? Окажусь ли я тогда в раю — в беззаконном, грешном раю, — или останусь самим собой, или превращусь в нечто совсем иное? Во что же?..

Таким-то вот образом я святотатствую — глумлюсь над девичьими мечтами Аленки, но, клянусь, делаю это не преднамеренно. Может, с неосознанным эгоизмом больного я пытаюсь вдохнуть в здоровый ее организм миазмы большого города, сделать ее снобкой, подобной тамошним дамам — тем, для которых нежность, чистота и беззаветная преданность всего-навсего старомодные предрассудки. Да, они живут «в ногу со временем», демонстрируя свою интеллектуальную утонченность среди алкогольного смрада фешенебельных клубов. С этими дамами отношения мучительны, фальшивы и до боли досадны. Их «благородная цель» — бросать вызов мещанству. Их прелюдия составлена из самых смелых и острых воззрений на жизнь и искусство — таким образом они отстаивают свое право считаться свободными и цивилизованными женщинами. Но это всего лишь прелюдия, предваряющая главное действо — превращение эмансипированной особы в мартышку обыкновенную.

С Аленкой все обстоит иначе. Здесь все просто и открыто, и я люблю эту простоту. Такие отношения сочетают в себе и возвышенное одиночество, и надежную привязанность. Они очищают мысли и чувства, позволяют заглянуть в собственную душу — так в ясный, безветренный день море становится настолько прозрачным, что можно увидеть все, что есть у него там, на дне. Я хотел бы вечно наслаждаться этим спокойствием мыслей своих и чувств, я хотел бы перенести это спокойствие в неврастеническую нашу столицу, в мой дом.

Аленка внимательно выслушивает мои сентенции, глядя на синюю линию горизонта.

— Не понимаю я всего этого, — говорит она, хмурясь, как обиженный ребенок.

— Чего не понимаешь?

— Да всего, что ты говоришь. Это страшно. Не надо меня пугать!..

«Хорошо, я никогда больше не стану пугать тебя, — думаю я. — Никогда!»

На прибрежной полоске песка чернеет множество выброшенных морем предметов: обломки досок, раскисшие яблоки, клочья морских водорослей… Неподалеку торчит угол деревянного ящика. Мы выкапываем его из песка. Крышка и стенки его испещрены латиницей — многословная и довольно забавная реклама французских коньяков. Аленке любопытно, что там внутри, она сгорает от нетерпения. В ящике четыре бутылки коньяка с сохранившимися пестрыми этикетками и великолепными пробками. Жаль, нет Николая Васильевича — вот уж порадовался бы старик.

Сидя на верхней ступени лестницы, у дверей виллы, мы открываем одну из бутылок. Лучи заката преломляются в янтарно-золотистом напитке, там зарождается какая-то жизнь, и я снова даю волю фантазии. Принимаюсь рассказывать Аленке о кораблекрушении…

«Лопаются котлы, и огромное сердце корабля перестает биться. В его утробу вторгается вода, радисты передают тревожные сигналы: „SOS, SOS!..“ Капитан отдает приказ: «Свистать всех наверх!» Он призывает команду проявить хладнокровие и встретить смерть, как подобает морякам. Сам он, бывалый морской волк, не раз встречался лицом к лицу со смертью. Он курит пенковую трубку и мрачно смотрит на бушующее вокруг море. Он должен последним покинуть корабль — или умереть, вместе с ним погрузившись в пучину…

Один матрос, высокий, стройный юноша, воскликнув: «Такой великолепный коньяк! Как жаль с ним расставаться!», швыряет ящик за борт. Надевает спасательный пояс и прыгает в воду. Все время, пока юноша держался на поверхности, пытаясь доплыть до далекого берега, он думал о коньяке, который мы сейчас с тобой пьем. В минуты смертельной опасности человек, как ни странно, часто думает о пустяках…»