Избранное

Кто-то с фонарем шел в казарму. Фонарь плавно покачивался, лучи его скользили то по земле, то по теням голых ободранных каштанов, то снова ползли по грязи и вдруг исчезали. Инспекция! Гольцер все-таки на посту! Он может прийти и сюда. Пароль! Пушка. Пешт. Падаль. Пула. Путина.

Тишина.

Жизнь не прекращается и ночью. Жизнь не знает покоя.

Из зарешеченного окна подвала донесся какой-то шум.

Крысы, наверно. Нет, это капрал Юркович шевелится на груде угля. Он проворонил Скомрака! Он виноват в том, что в нужнике разбита лампа.

— Это ты, Юркович? — громко спросил Рачич, наклонившись к черной дыре окна, но голос его пропал во мраке.

Рачич снова зашагал. На противоположном углу ограды он остановился и долго смотрел на сосну, освещенную светом газового фонаря. Мягкие тени дерева колебались под тихую музыку ветра на голой стене. Глухие и слепые ветви в глухой и слепой ночи.

Внизу в подвале протяжно заскрипела дверь. Это ротная буфетчица выпустила Видека. Странная женщина эта буфетчица. Несимпатичная, с большим зобом, вся в прыщах, толстая, словно отекшая, а вот поди ж ты! Разве женщин поймешь…

Никогда!..

Должно быть, поздно уже.

В городе бьют часы. Одни. Другие. Кафедральные… Святой Марко. Святой Винко. Сколько это? Половина первого или половина второго?

Через перекресток, где улицы сходятся под прямым углом, проехал, словно без кучера, экипаж.

Плывут облака, бежит время, исчезают тени. Только постовой стоит на месте и борется со сном. Ветер играет с соснами, роняя с ветвей капли. Голуби воркуют.

Неожиданно из-за угла показались черные привидения — каски, штыки, цепи. Они направились прямо в казарму. Что-то случилось!

— Стой! Кто идет?

— Патруль военной полиции! Домобрана Скомрака доставили!

— Начальник караула! — закричал Рачич в полный голос. — Начальник караула!

Заскрипели массивные, обитые железом двери для «мальчиков», блеснул свет фонаря, на пороге показался начальник караула, и толпа вооруженных людей вместе с арестованным ввалилась в помещение.

«Скомрак! До чего ж ему не везет! Почему он так кричит? Видно, Гольцер бьет его! Протокол составляет! Допрашивает парня!»

Каски ушли, но еще долго слышался их смех… Радуются, что редкую птицу поймали!

Шаги и смех замерли. Скомрака отвели в подвал, несколько раз там мигнул свет фонаря, и опять все погрузилось в тишину.

Снова набежали тучи, звезды, бродившие средь облаков, исчезли, пошел дождь. Крикнула птица. Ночь.

Совсем близко часы пробили половину.

«Я, наверно, ошибся на целый час. Сейчас, видно, только половина второго. Ночью так легко потерять чувство времени!»

Рачич широко зевнул и двинулся опять — от сосны к забору. Вверх, вниз…

Раткович долго провозился, укладывая снаряжение, пластыри, белье, зубные щетки, потом его задержали слезы матери, благородной госпожи Ябланской, вдовы уездного королевского судьи; на прощальный ужин в батальон он пришел чуть не последним.

Столы, составленные в виде подковы, были сервированы на двадцать четыре персоны в центральном, самом большом зале; для младших офицеров накрыли отдельный стол в батальонной библиотеке. Цветы, серебро. По левую сторону его превосходительства барона Ильесхази де Альзо Рекетти сидел генерал-майор Светозар Матич, «гордость и слава нашего народа». Дурак, самодур, палач.

Еще левее сидели полковник Валленштейн, барон Левицкий Лендвай (felső és alsó lendvai Lendvay Leviezky, Gyula), драгунский капитан А Де, фланговый адъютант его превосходительства барона Ильесхази. Еще лейтенантом он участвовал в шестьдесят шестом году в битве под Кустоцей, в знаменитой кавалерийской атаке ныне покойного фельдмаршала Бехтолсхейма, позднее известного корпусного командира, подавившего восстание Евгения Кватерника[34] в Раковице, поднятое под стягом блаженной девы Марии за независимое хорватское королевство.

С правой стороны соответственно расположились аристократ Бюдоскутий, майор генерального штаба и начальник оперативной дивизионной службы, затем — фон Тротл, адъютант Бюдоскутия, пехотный офицер, выпускник Венской военной школы, прикомандированный к штабу. Вокруг подковы звенело сорок восемь шпор домобранского мадьярского гарнизона, здесь были представлены «élite par excellence»[35], — сливки, избранные…

На одном из концов подковы сидел капитан Раткович-Ябланский. На его долю выпала великая честь выслушать тост самого его превосходительства, пожелавшего военного счастья батальону, который он, Раткович, завтра поведет на фронт проливать кровь за его высочество Короля и Императора. Раткович-Ябланский поднял бокал за здоровье славного карпатского героя, его превосходительства барона: ура, ура, ура! Под звон бокалов шла беседа о том, что пишет «Chester Lloyd» и «Neue Freie», будет ли в Париже революция; в соседней комнате раздавались мягкие аккорды вальса грез «Leise, ganz leise klingt’s durch den Raum»[36].

Генералитет встал из-за стола около половины одиннадцатого и направился к машинам, в продолжение всего вечера ожидавшим их у подъезда, а Раткович-Ябланский по традиции пошел пить с кадетами и лейтенантами во славу завтрашнего знаменательного дня.