Избранное

За эти секунды Раткович еще раз пережил весь сегодняшний день. Перед его мысленным взором прошли по порядку, словно под лупой, все события этого дня. И как Кохн украдкой ухмыльнулся в парикмахерской, передавая ему письмо, в котором Раткович назван вором. И как на него — вора! — бросился Цезарь. Оскорбленный, облитый грязью, стоял он перед ротой — и вот виновник его унижений, вор, здесь, в его руках! Хвала всевышнему, негодяй арестован вопреки всему! Вот кто пишет письма! Те самые письма! Вот кто доставляет ему столько мучений, кто плюет ему в лицо!

Взвинченный собственными мыслями, Раткович одним прыжком, как ягуар, кинулся на Скомрака.

— Так вот ты где, сволочь поганая!

И с этого момента события вступили в стадию бурного развития.

Раткович не помня себя колотил Скомрака по голове кулаком. Испачкавшись о его грязную гриву, капитан пришел в еще большую ярость. Он судорожно рылся в карманах в поисках перчаток, дабы не касаться этой вонючей собаки.

— Руки марать? Об такую скотину? Погоди, надену перчатки! Так это ты, собака, грозился поднять на меня руку?

Натянув перчатки, он начал хлестать Скомрака по щекам — по одной, по другой, по одной, по другой — все быстрее и яростнее — по одной, по другой, по одной, по другой…

— Да разве тебя это проймет? Что для тебя пощечина! Плеть! Плеть нужна! Гольцер, подать сюда плеть! Ту, которой собак стегают! Это не человек, а собака!

— Плети нет, господин капитан!

— Палку! Немедленно найти палку! Слышите! Дьявол вас возьми! Палку!

Начальник караула, а за ним Гольцер бросились искать палку.

Скомрак под градом пощечин повалился в ноги капитану. Не для покаяния, а чтобы, уткнувшись в дощатый пол, защитить лицо. Завопил на цыганский лад.

— Ой-ой-ой! Не виноватый я! Нет на мне вины!

— Что? Это ты-то не виноват? Нет на тебе вины? Вставай! Слышишь, вставай! Встать смирно! Свинья, да встанешь ли ты наконец? Свиное отродье!

Удары сапог со шпорами сыпались на Скомрака, но домобранская скотина съежилась, что твоя черепаха, и не встает.

— Не виноватый я!

— Ах так! Значит, «не виноватый ты»? Еще и врешь мне в глаза! Мошенник! Пристрелить тебя, как собаку, мало! И я это сделаю, помяни мое слово, сделаю! И этому человеку я хотел добра, хотел спасти его! И вот благодарность! Вот она, благодарность! Свинья! Падаль! Встать смирно! Поставить его как следует!

Солдаты подняли связанного Скомрака на ноги, поставили его лицом к лицу с капитаном, и тот изо всех сил, как заправский боксер, нанес ему удар в нос и рот.

— Будешь стоять, как положено?

По лицу Скомрака потекла струйка крови. Тут вошел Гольцер и доложил, что палку найти не удалось.

— Так! Значит, не нашли? А что ему две затрещины? Такому разбойнику! Кожу с него живьем содрать мало! Скальп, с его башки снять — вот что ему следует!

Привычным жестом Раткович выхватил саблю из ножен. Раздался звон металла. Ощутив у своего лица обнаженное оружие, Скомрак завыл еще отчаяннее. Разъяренный его истошными воплями, капитан ожесточенно орудовал саблей. (При известной тренировке саблю можно использовать и как палку.) То ли Скомрак неудачно увернулся от удара, то ли непротрезвившийся Раткович задел его концом сабли по лбу, но из рассеченного лба брызнула кровь. Сцена эта имела страшный, кровавый вид. Скомрак вырвался из рук солдат и, издав нечеловеческий вопль, кинулся к закрытому окну, чтобы выброситься из него, в этот момент на пороге комнаты неожиданно появился Рачич.

Он давно уже стоял под окном и слышал все. Ему казалось, что рядом скотобойня. Не в силах выдержать эти душераздирающие крики, он влетел в комнату.

Изможденный, ослабевший от бессонной ночи и бурного дня, он словно пари́л, а не шел; может быть, поэтому его слова приобрели такой лирический характер.

— Юра! Как бога, прошу тебя… нехорошо это… — Что говорить дальше, Рачич не знал. Он заслонил собой Скомрака, винтовка соскользнула с его плеча, издав глухой глубокий звук, упала на пол. Скомрак в изумлении застыл на месте.

Рачич, Раткович, Скомрак — в таком порядке стояли их фамилии в школьном кондуите и так же стоят они сейчас здесь, в этой комнате, и это было единственное, что поддавалось пониманию. — Прошу тебя, как бога… нехорошо так…

— Что, что?

Самаритянская сцена, возникшая так неожиданно, смутила Ратковича. Он стоял неподвижно, с окровавленной саблей в руке, словно восковая фигура. В глубине души он был доволен. Черт не дремлет! Дело могло кончиться и большой кровью! Пиши потом объяснения, неприятностей не оберешься! Плевать на эту собаку, но министерство не любит подобных инцидентов.

— Что такое?

— Прошу тебя, оставь его, выйдем на минутку во двор! На одну минутку!

Рачич понятия не имел о том, что произойдет, когда они выйдут во двор и эта минутка пройдет, но он продолжал настаивать. Раткович решил, что это поможет ему выбраться из создавшегося положения, и, к удивлению караула, Гольцера, самих стен, вышел вслед за Рачичем в коридор.