Избранное

На протяжении почти двух суток, проведенных частично в ожидании поезда, частично в вагоне, в пролетке, в гостинице, в беседах с сестрой Марией, Толстой не мог сосредоточить свою мысль на главном. Его отвлекало и раздражало то, что его всюду узнавали и тотчас вокруг него возникал ажиотаж, толчея, они с Маковицким были вынуждены прятаться от людей. В общем, это следовало, конечно, предвидеть. Его последний приезд в Москву год назад вызвал демонстрацию у вокзала, конные наряды полиции, истерически-восторженные возгласы из толпы. Здесь он уже был не властен — прилив чувств народа при виде величайшего из своих гениев был искренен и стихиен. Но тогда было совершенно ясно, что следовало делать, а именно — пройти сквозь толпу, сесть в вагон и ехать в свою Ясную Поляну, стараясь меньше обращать на себя внимание. И хотя люди и лезли под вагонами и искали его окно, но понимали, что Льву Николаевичу по каким-то делам нужно было съездить в Москву, а теперь он возвращается назад. Об этом писали газеты и даже указывали время его отъезда и номер поезда.

Теперь же люди не понимали, почему и откуда вдруг на заброшенном полустанке, в грязных вагонах третьего класса появляется сам Лев Толстой, куда и зачем он едет, что все это значит. И это будоражило умы. И главное, какой смысл был теперь прятаться от людей, если он ушел из Ясной Поляны, чтобы жить среди народа, слиться с ним. Ведь не собирался же он на самом деле удалиться в пустыню или скрыться в скитах. Он хотел жить по-человечески, разумно, то есть в деревне, не на барском дворе, а в избе. Можно было бы возразить, что и в Ясной Поляне он был окружен крестьянами. Но яснополянские крестьяне не могли отрешиться от сознания того, что он граф и владелец поместья. В селе Шамардино он 30-го утром ходил нанимать хату и даже сговорился с хозяйкой-вдовой за три рубля в месяц и обещал переехать 31 октября.

Но этого не свершилось. Почему? А потому и не остался, что понял, к чему приведет: сюда, в Шамардино, к нанятой им избе, пойдут толпы любопытных, съедутся газетчики, наконец, явятся родные, и выйдет обыкновенная ненужная комедия… Мир не позволит ему уединиться. Александру I для того, чтобы уединиться и бежать из дворцовых палат, по его же, толстовской, версии, выдвинутой им в «Посмертных записках старца Федора Кузьмича», нужно было пойти на хитрость — подложить придворным труп похожего на себя человека и так далее. Впоследствии, убедившись, что побег императора из Таганрога выдуман, Толстой прекратил «записки». Но дело уже не в этом.

Теперь же, трезво взглянув на сложившееся положение вещей — попытка жены покончить с собой; шпионы, которые следовали за ним по пятам, монахи, которые явно не случайно попадались ему навстречу, восторг одних, страх и смятение других, сопровождавших повсюду его появление, и вследствие всего этого невозможность начать спокойную, трудовую жизнь, к которой он стремился, — Толстой понял, что у него осталось лишь два выхода — смиренно вернуться в Ясную, что было совершенно невозможно, или умереть. И не искусственно прервать свою жизнь — это было противно его натуре, — а лишь ничего не предпринимать, отдаться во власть обстоятельств, что неизбежно должно было привести его к смерти.

И когда приехавшая из Ясной в Шамардино дочь (она и привезла известие о том, что Софья Андреевна пыталась покончить с собой) заторопила его с отъездом, уверяя, что здесь его могут настигнуть, он подчинился и, несмотря на плохую погоду, выехал лошадьми в Козельск и там сел на поезд. Это было уже 31 октября. В пути энергия и страсти вновь вспыхивают в нем — он ведет споры со случайными спутниками, поучает, осуждает Столыпина за разрушение общины и насаждение хуторского хозяйства, даже выступает в вагоне с речью и вдруг, уже чувствуя недомогание, все-таки выходит на площадку, на открытый сквозняк, в одной черной рубахе-толстовке.

О человеке, который в восемьдесят лет ездил на велосипеде, в восемьдесят два без посторонней помощи садился верхом на лошадь и брал с места в галоп, можно точно сказать, что он берег себя, ибо чувствовал высокую ответственность, возложенную на него его гением. Теперь ему стало безразличным состояние его здоровья. Как могучий пловец, который долго-долго плыл против течения и вдруг увидел, что цель, к которой он плыл, исчезла, прекращает сильные взмахи руками и дает воде свободно нести его назад, к бурным порогам, так и он, совершив последний подвиг, — уйдя из Ясной Поляны и поняв, что уход его не может дать то, к чему он стремился, — отдался во власть течению жизни.

В развернувшейся затем схватке на небольшой станции Рязано-Уральской железной дороги Астапово он уже не участвовал. Но он заранее подготовил все для того, чтобы эта борьба — между честными и бесчестными, безверием и верой, патриотами своей Родины и холодными, безразличными бюрократами, правительством и народом — разгорелась и чтоб, несмотря на видимый перевес врагов, победил он, Толстой. «Смертию смерть поправ».

7