Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории

Предложения Ф. Шмита по созданию синтетических экспозиций в художественных музеях⁴⁸ в некотором отношении предвосхитили метод выставки-экспликации И. И. Иоффе, особого рода тип театрализованных и музыкально-художественных представлений. Практическая реализация этого метода состояла в том, что в Эрмитаже (после долгой научной подготовки) устраивались вечера, посвященные культуре Франции XVI века или Германии XVI–XVIII веков. В специальном зале выставлялись картины, гравюры, гобелены, предметы быта, мебель, костюмы, украшения. Демонстрацию картин и предметов сопровождала музыка эпохи, стихи, песни, танцы. Выставки-экспликации 1932–1934 гг., подготовленные И. И. Иоффе, воплощали в пространстве музея его главную концепцию «синтеза искусств»⁴⁹.

Сегодня в музейной практике метод «театрализации музейного пространства и действа» вновь стал актуальным. Реинтерпретации Шмитовского метода театрализации посвящена статья М. Чесноковой⁵⁰. Надо сказать, что Ф. И. Шмит был одним из первых, кто применил этот метод на практике в процессе превращения дворцово-парковых ансамблей и дворцов-реликвий в дворцы-музеи. Вот как описывала одно из музейных представлений дочь Ф. И. Шмита: «Такой маскарад я видела в Екатерининском дворце в Пушкине летом 1926 г., когда в большом бальном зале дворца под музыку клавесина танцевали менуэт молодые девушки и юноши, вероятно, музейные работники, одетые в костюмы XVTII века. Пары медленно и грациозно плыли по паркету, приседали, кланялись, а свечи освещали это дивное зрелище, отражавшееся, к тому же, в зеркалах зала. Насколько я помню, зрителей было немного: отец и я. Это было волшебство, в особенности удивительное в век фокстрота и джаза». Ф. И. Шмит мечтал сделать такие маскарады традицией, но опасался критики со стороны «серьезных музейщиков»⁵¹.

В книге Ф. Шмита есть несколько блестящих страниц, отражающих историческое мировоззрение ученого в главе «Дворцы-музеи». Предложенный ученым анализ русской истории XVIII – начала XX в. отражает понимание ученым историзма, «диалектического материализма», как он сам его называл. «Музеевед – тот же историк, – писал Ф. Шмит. – Только историк излагает результаты своей работы над архивными документами…, а музеевед показывает результаты своей работы над вещественными памятниками и ансамблями памятников в музейной экспозиции»⁵². Кстати, современные исследователи называют «историзм» в качестве систематизирующего принципа отечественного музееведения⁵³, отличающего его от подходов европейской и американской музеологической школы.

Ф. Шмит выступал против внеисторической трактовки известных личностей в музейных экспозициях. «Почему-то принято царей Романовых характеризовать сплошь самыми отрицательными чертами: и дураки-то они были круглые, и пьяницы, и развратники, и бесчестные лжецы, и т. д…С политпросветательной точки зрения было бы, несомненно, очень хорошо, если бы можно было показать, что Романовы, по своим природным задаткам и по воспитанию, были не хуже и не лучше всех прочих людей своего времени и своего класса, самые обыкновенные люди, и что недаром на молодого Александра I, на молодого Александра II, даже на молодого Николая II именно передовые, общественные круги возлагали определенные надежды! И было бы очень хорошо, если бы можно было показать, что все Романовы потом обманывали эти надежды, становились действительно и дураками, и пьяницами, и мерзавцами и т. д., потому что не могли не стать ими. Ведь нам надо показать, что не самодержцы, сами по себе, были плохи (подумаешь: роковая случайность!), а что самодержавие, сначала законный продукт такого-то уровня общественного развития, со временем разлагалось, путалось в неразрешимых противоречиях и делало венценосцев тем, чем они все становились, по необходимости и независимо от природных данных. Только так мы можем бороться с тем обывательским отношением к царям и к Революции»⁵⁴.

Шмитовские оценки Павла I во многом предвосхищают новейшие трактовки противоречивой личности русского императора⁵⁵. Уже в то время Ф. Шмит стремился избегать плоского схематизма и шаблонности в трактовке этого образа. «Чудачества этого безумца сделали его притягательным центром для всевозможных анекдотов, – отмечал Ф. Шмит, – а трагическая погибель застряла в памяти даже таких людей, которые историческими знаниями вообще не блещут. Другими словами: личность Павла, рисующаяся воображению под видом всевластного и злого шута, заслоняет исторический процесс. В целях пропаганды здравого исторического материализма с таким представлением о Павле нужно энергично бороться: не цари делают историю, а история делает царей. Личное чудачество и безумие Павла определяют собою, как он делал то, что делал; но делал он не то, что ему взбрело на ум под влиянием случайного стечения обстоятельств или болезни, а то – и только то, что объективно было необходимо по ходу исторического процесса. Музейный показ Павла I имеет целью разрушить дворянскую легенду о Павле-шуте и продемонстрировать Павла-императора»⁵⁶.