Избранное. Исторические записки

Итак, есть исступление самозарождающееся – таков Маргрев с его бездушной, страшной волею; и есть, как результат его влияния на других людей, исступление производное, какое овладело Лилиан. Ее воля всецело покорна воле Маргрева; она идет из города в город как лунатик, потому что его воля влечет ее, «как магнит притягивает сталь». Бульвер подробно изображает характер такого повиновения. Однажды в лунную ночь призрак Маргрева явился самому рассказчику, Фенвику. «Я исполнял его приказания, – пишет Фенвик, – не только безропотно, но даже без желания противиться; я не питал к нему ни страха, ни любопытства: я чувствовал совершенную невозможность противиться и бессильное равнодушие». Разум, воображение в исступленном не только бодрствуют, но и необыкновенно обострены; в таком состоянии человек знает неведомое ему и воочию видит картины будущего. «От девочки-аравитянки, никогда не слыхавшей о нем наяву, я узнал, пока она находилась в исступлении, что он в Англии, здесь в Л^*… Она сказала, что я недолго пробуду в этом городе, подробно ею описанном, прежде чем встречусь с вами; описала этот дом, ту освещенную залу с танцорами. В исступлении своем она видела, как мы тут сидим с вами вдвоем». Такие видения будущего имела и Лилиан. Но подлинно человеческое начало, дух, усыплен в одержимом, и все, что было человечного в чувстве и сознании, как бы погребено; Лилиан не помнит, что любила Фенвика. И однако в ее спящем духе эта любовь совершенно жива: каждый раз, когда ее исступление на миг рассеивается, она бросается к Фенвику в порыве страстной нежности, а смерть Маргрева уже навсегда возвращает ее жизни и любви.

III

Бульвер не верит в магию; все странные явления, описываемые им, он пытается объяснить психологически. Так объясняет он и природу отраженного исступления; здесь, говорит он, действует, может быть, простой закон, «что в воображении, подчиненном воле другого лица, должны быть какие-нибудь идеи, имеющие сродство с этим влиянием и готовые его принять». Это замечание, высказанное мимоходом, представляет ключ ко всей концепции романа.

Я должен здесь же указать, что эту самую мысль положил и Тургенев в основание своего рассказа: ночной зов Муция не есть голое насилие над Валерией; напротив, этот зов находит отклик в ее воле; она сама, помимо сознания, жаждет объятий Муция, не властна не желать их. Но в отличие от Бульвера Тургенев и Муцию не приписывает свободной активности. По его мысли, не самочинное, не сознательное желание побуждает Муция к обладанию Валерией: он, как и Валерия, – только медиум, через которого действует высшая власть, и в этом смысле оба они, как личности, равно невинны, обоих влечет друг к другу одна и та же сила, оба невольные единомышленники. Символически это указано тем, что их свидания происходят не в жилище Муция, а в беседке, расположенной на полдороге между домом и павильоном. Правда, почин каждый раз принадлежит Муцию, но конечно лишь потому, что в нем та сила действует напряженнее. Легко представить себе столкновение двух других натур, где первый зов исходил бы от женщины.