Избранное. Исторические записки

«Мог бы», – очевидно, описка: Тургенев определенно говорит, что для людей, подобных Стéно, нет другого исхода, кроме смерти; Стéно, каков он есть, уже не может быть ни сильным, ни счастливым. Счастье – для тех, кто еще не проснулся, еще не отделился от природы, еще не стал собственно человеком; но раз ты открыл глаза, тебе не найти покоя раньше могилы, ибо перед тобой встанет неразрешимая задача жизни, неразрешима же она потому, что дух человека двойствен. Так сам Стéно определяет причину своей тоски: какой-то неясный голос говорит ему, что его родина – не здесь; ему хотелось бы лететь к небу, а он прикован к земле.

II

С первого взгляда ясно, что «Стéно» – сколок с Байроновского «Манфреда». Сходство начинается уже с заглавия, которым в обоих произведениях служит имя героя, и с общего обоим подзаголовка – «драматическая поэма». Из «Манфреда» Тургенев заимствовал самую идею своей поэмы, идею – образ человека, утверждающего свою самочинность перед лицом природы, гибнущего в этой борьбе, но не смиряющегося. Этим основным сходством обоих характеров обусловлено и сходство их в главных психологических чертах: Стéно, как Манфред, страдает невыразимо, но ни за что в мире не отрекся бы он от своего страдания; оба жаждут смерти – забвения, и оба страшатся ее, потому что не знают, чем наполнено загробное бессмертие; оба мертвы для мира, оба осуждены не знать более – это слова Манфреда, – «ни трепета надежд или желаний, ни радости, ни счастья, ни любви»¹, и оба, как огонь, испепеляют все, что к ним приблизится; наконец, оба благоговеют перед красотой мироздания, и оба презирают человечество. У Байрона взял Тургенев и многие звенья своей фабулы: обморок Стéно, спасаемого Джулией и Джакоппо (в 1-й сцене), списан с той сцены в «Манфреде», где Манфреда на краю обрыва в Альпах спасает охотник, и самый этот охотник – в основе, конечно, – прототип тургеневского Джакоппо, именно человек, еще не выпавший из природного строя, прекрасный своей близостью к природе, но жалкий своей зависимостью от нее. В Стéно, как и в Манфреде, душевный перелом был вызван утратой любимой женщины; в «Манфреде», как и в «Стéно», фигурирует «аббат», пытающийся обратить неверующего на путь веры; Стéно, как и Манфреду, является воочию «дух», и вторично этот «дух» является при Антонио, как в «Манфреде» – при аббате, и т. д. Наконец, и в изложении Тургенев неоднократно следовал за Байроном, подчас спускаясь почти до пересказа, если не перевода, целых отрывков из «Манфреда». Так, первый монолог Стéно – не что иное, как перифраз следующего монолога Манфреда.

Манфред, один.

Сверкают звезды, – снежные вершины
Сияют в лунном свете. – Дивный вид!
Люблю я ночь, – мне образ ночи ближе,
Чем образ человека; в созерцаньи
Ее спокойной, грустной красоты
Я постигаю речь иного мира.
Мне помнится, – когда я молод был
И странствовал, – в такую ночь однажды
Я был среди развалин Колизея,
Среди останков царственного Рима.
Деревья вдоль разрушенных аркад,
На синеве полуночной темнея,
Чуть колыхались по ветру, и звезды
Сияли сквозь руины; из-за Тибра
Был слышен лай собак, а из дворца —
Протяжный стон совы, и, замирая,
Невнятно доносились с теплым ветром
Далекие напевы часовых.
В проломах стен, разрушенных веками,

Стояли кипарисы – и казалось,

Что их кайма была на горизонте,
А между тем лишь на полет стрелы
Я был от них. – Где Цезарь жил когда-то
И где теперь живут ночные птицы,
Уже не лавр, а дикий плющ растет
И лес встает, корнями укрепляясь
В священном прахе царских очагов,
Среди твердынь, сровнявшихся с землею.
Кровавый цирк стоит еще доныне,
Еще хранит в руинах величавых
Былую мощь, но Цезаря покои
И Августа чертоги уж давно
Поверглись в прах и стали грудой камня.
И ты, луна, на них свой свет лила,
Лишь ты одна смягчала нежным светом
Седую древность, дикость запустенья,
Скрывая всюду тяжкий след времен!