Избранное. Исторические записки

О девушке, которую он любил, Манфред говорит так:

И лишь одна, одна из всех…
Она была похожа на меня…
                                       Нас
Сближали одинаковые думы,
Любовь к уединению, стремленья
К таинственным познаньям и жажда
Обнять умом вселенную, весь мир…

Почти теми же словами характеризует свою возлюбленную Стéно.

…Я знал одно созданье,
Которое мне было равно…
Душами были мы родные
И мы друг друга понимали…

Манфред отвечает охотнику:

Терпение! – Нет, не для хищных птиц
Придумано терпение: для мулов!
Прибереги его себе подобным, —
Я из другой породы.

Стéно повторяет эти слова: «Пусть терпит раб – не Стéно». В нижеследующих трех отрывках из «Манфреда» читатель легко узнает источник соответственных мест в поэме Тургенева.

Контраст между Манфредом (Стéно) и охотником (Джакоппо): «Я вижу», – говорит охотнику Манфред,

Тебя, сын гор, и самого себя,
Твой мирный быт и кров гостеприимный,
Твой дух, свободный, набожный и стойкий,
Исполненный достоинства и гордый,
Затем что он и чист и непорочен,
Твой труд, облагороженный отвагой,
Твое здоровье, бодрость и надежды
На старость безмятежную, на отдых
И тихую могилу под крестом,
В венке из роз. – Вот твой удел. А мой —
Но что о нем, – во мне уж все убито.

Презрение к людям:

Ни в чем с людьми я сердцем не сходился
И не смотрел на землю их очами;
Их цели жизни я не разделял,
Их жажды честолюбия не ведал,
Мои печали, радости и страсти
Им были непонятны. Я с презреньем
Взирал на жалкий облик человека…

Аббат о Манфреде (как Антонио о Стéно):

Он мог бы быть возвышенным созданьем.
В нем много сил, которые могли бы
Создать прекрасный образ, будь они
Направлены разумнее; теперь же
Царит в нем страшный хаос…
                                       Он стремится
К погибели, но должен быть спасен,
Затем что он достоин искупленья…

И совершенно так же охотник говорит о Манфреде (как Джулия и Джакоппо – о Стéно):

                                             И с такою
Душой, высокой, нежной, быть злодеем…
                                             Не верю!

Кажется, более нет надобности умножать эти выдержки: ясно, что юный русский автор близко держался своего подлинника, все время имел перед глазами текст «Манфреда» и, не стесняясь, брал из него то, что ему было нужно. Но тем разительнее выступают на этом фоне подражательности черты свободного тургеневского творчества, тем более личными и сознательными должны быть признаны элементы, внесенные им от себя в заимствованную картину. А внес он многое и многое изменил на свой лад.

Поэма Байрона – символическое произведение. Манфред – не человек между людьми, не личность, хотя бы исключительная: он воплощение того мятежного начала, которое от века присуще человеческому духу, олицетворение некоторой духовной стихии. Таким, в конкретности, человек никогда не бывает, но во всяком сильном человеке более или менее живет дух Манфреда. Сообразно с этой символической концепцией образа Манфреда все действие байроновской поэмы символично; действующие лица – не реальные образы, а Духи, Парки, Ариман, Немезида, Фея Альп, Призрак Астарты, – с ними борется, их нудит или просит Манфред, и арена действия – не мир, а его собственный дух, в котором мир содержится; даже охотник и аббат – только символы, только воплощения некоторых вековечных влечений человеческого духа, отвергаемых Манфредом внутри своего сознания.

Всю эту символику «Манфреда» Тургенев с удивительной для его возраста планомерностью свел на землю, облек в конкретность, хотя, разумеется, очень условную; здесь важно не достижение, а замысел. Его Стéно – не воплощение мятежа против природных определений, а человек, в котором мятежное сознание проснулось, – исключительная, сильная, но личность, – не фантом; и потому он и живет в пьесе как человек, и в пьесе, вокруг Стéно, развивается вполне реальная фабула. Что Тургенев сделал эту перелицовку вполне сознательно, это доказывается последовательностью, с какой он провел ее через всю пьесу и все характеры.