Избранное. Исторические записки

Разумеется, и Байрон, во избежание аллегоричности, должен был сделать Манфреда хоть в минимальной степени личностью. Как личность, Манфред абсолютно целен, сверхъестественно целен. Он родился таким, каким умер; он «от самых юных лет» был отчужден от человечества; его демонический дух непреклонен, недоступен слабостям, соблазнам, унынию, и с отвращением отвергает религию, как гнилую подпорку: и любил он едва ли смертную женщину, – имя его возлюбленной – Астарта, и он убил ее, потому что не мог не убить: ее сердце заглянуло в его сердце и увяло. Напротив, Стéно – вполне человек. Ребенком, юношей он верил в Бога и любил людей, как братьев, его душа была яснее неба; жизненный опыт, а главное – мысль убили в нем эту веру и любовь, но он страстно жаждет веры, в полную противоположность символическому Манфреду. Он еще и теперь минутами бывает тих и весел, и отвечает на привет людей. Он в замысле автора – конкретное лицо, и окружен живыми же людьми: вот Джулия влюбляется в него, страдает и умирает, Джакоппо тревожится за сестру, и действует, и впадает в преступление; вот отшельник Антонио рассказывает о своем прошлом. Они также символизированы, но они – не голые символы, как охотник и аббат в «Манфреде», и действие пьесы – вполне конкретно. Словом, Стéно – тот же Манфред, но сведенный из сферы умопостигаемой на землю, вплотную приближенный к подлинному человеку во плоти. «Манфред» Байрона – символическая картина, вроде врубелевского Демона: «Стéно» задуман как символический портрет, то есть как индивидуальный образ, в котором художник хотел выявить некоторую имманентную идею.

III

Подражательная и слабая драма шестнадцатилетнего юноши сама по себе не могла бы привлечь нашего внимания; но этот юноша стал позднее Тургеневым, и полудетское произведение становится вехой, по которой, идя назад, от позднейших точек, мы можем до некоторой степени определить раннюю стадию развития Тургенева. Мы знали уже, что не «Записки охотника» (1847–1851) составляют первый этап его литературной деятельности, что им предшествовал период поэм и лирики (1841–1846); теперь оказывается, что был еще более ранний период его творчества, – именно тот, от которого до нас дошла писанная в 1834 году драма «Стéно». Это была, по-видимому, действительно целая особенная полоса творческой деятельности. «Стéно» был не единственным продуктом тех лет. В письме к Никитенко^1* от 26 марта 1837 года² Тургенев перечислил целый ряд произведений, написанных им в последние три года, то есть в 1834–1836 годах: «Стéно» – 1934 года, его «первое произведение»; неоконченная поэма «Повесть старика» – 1835 года; 1836 год, пишет он, был посвящен переводу байроновского «Манфреда», «Короля Лира», с большими пропусками, и «Отелло» до половины 2-го акта; в конце того же года начата была драма, которой первый акт и весь план уже кончены, – осенью он надеется привезти ее из деревни готовой. Сейчас он работает над произведением «Наш век», «начатым в нынешнем году в половине февраля, в припадке злобной досады на деспотизм и монополию некоторых людей в нашей словесности». Кроме того у него есть три маленьких оконченных поэмы: «Штиль на море», «Фантасмагория на лунную ночь» и «Сон», да около ста мелких стихотворений. К этому изрядному перечню готовых и начатых произведений восемнадцатилетнего «писателя» надо прибавить еще большую прозаическую статью в книге А. Муравьёва «Путешествие к святым местам русским»^2*, которой Тургенев дебютировал в печати в 1836 году.

По содержанию «Стéно» и заглавиям остальных опытов того времени можно догадываться, что весь этот первый период литературной деятельности Тургенева (1834–1837) прошел под знаком юношески-мрачного пессимизма; можно думать далее, что он был отмечен преобладанием драматической формы («Стéно», начатая драма, переводы), как следующий за ним – 1840-х годов, – преобладанием стихотворного повествования, а последний, и главный (с 1847 года и до конца), – преобладанием художественной прозы. Но ближе определить направление этого первого периода, разумеется, невозможно за утратой всех произведений, написанных в те годы, кроме «Стéно». Зато о «Стéно», который теперь отыскался, можно говорить с полной достоверностью.

Это первое произведение Тургенева оказывается во многих отношениях замечательным. В нем поражает прежде всего глубина и сложность вопросов, волновавших шестнадцатилетнего отрока, и еще более, может быть, тождество этих вопросов по существу с теми, которые занимают его впоследствии на протяжении долгих лет. «Стéно» – не случайное подражание байроновскому «Манфреду», он не стоит особняком в творчестве Тургенева: через поэмы 1840-х годов он органически примыкает к его позднейшим произведениям, как первое звено единой цепи или как первый отпечаток единого развивающегося в опыте мировоззрения.