Избранное. Том первый

Выгодно торговать, по мнению Юрталана, можно было только в городе. А город казался ему сложным, многоликим и коварным. Вдруг поскользнешься, потеряешь все, а потом куда деваться? Образования он не получил, поступить на службу в его возрасте было трудно. Оставалось попытаться купить машину. Юрталан все собирался приобрести молотилку, но побаивался: сам он в моторах не разбирался, а дело сезонное: достаточно чему-нибудь испортиться — вот лето и пропало. А стоила молотилка дорого. Не легко было очертя голову выбросить столько денег. И когда Юрталан начал встречаться с Гатю Поповым, шептаться с ним наедине и провожать его до самого дома, люди догадывались: опять что-то затеял. Однажды Юрталан отправился в Сырненицу на поле. И у Гатю была там земля, рядом с Юрталановой. Он тоже вышел посмотреть на свои владения. Сошлись они на меже, присели, закурили, разговорились о том, что было, и о том, что будет. Слово за слово, добрались и до машин и больших прибылей, которые они дают. И Гатю намекнул, что хорошо бы вдвоем купить хлопкоочистительную и чесальную машины. Долго размышлял Юрталан, долго примерялся, ходил в город и соседние села, где имелись такие машины, спрашивал, разузнавал, какая от них польза, и допытался: дело очень выгодное, если только заняться им всерьез.

И, договорившись обо всем, они купили машины. Расходы поделили, собирались делить и прибыль. Поставили машины в заброшенном постоялом дворе Гатю Попова, пустили их в ход — и работа пошла. Гатю понимал толк в технике и стал вроде мастера. К мастерской потянулись женщины с тюками и мешками, чуть не дрались, кому первой войти. Забот и хлопот оказалось много, а прибыли мало. Юрталан понял, — понял еще до того, как ему сказали другие, — что Гатю его обкрадывает. Но уследить было невозможно. Разве одному со всем управиться? Стойко гулял с парнями, к тому же в машинах он ничего не понимал, да и не хотел понимать. Юрталаниха целыми днями бегала за избалованным Алекси. Марийка, тогда еще девчонка, старалась помогать матери по хозяйству. А Гатю был у себя дома. У машин постоянно вертелись и он, и его жена, и сыновья. Между тем за ту и другую почти целиком уплатил Юрталан. Гатю под свою долю выдал ему векселя.

— Я сею, а другой жнет! — сказал однажды вечером Юрталан жене. — Уж черт с ними, с деньгами, но люди надо мной смеяться будут.

На другой день Юрталан сообщил компаньону, что продает машины.

— Почему? — с виноватым видом пробормотал Гатю. — Скоро наладится, пойдет лучше.

— У кого мед, тот и пальцы облизывает, — сказал Юрталан и остался глух ко всем просьбам и клятвам компаньона.

Но Гатю знал, какую прибыль дают машины, и решил ни в коем случае их не продавать. И уступил Юрталану свой лучший участок земли — пятнадцать декаров в Сырненице…

С тех пор сырненицкое поле Юрталана и стали называть Большим.

— Пуп всей округи, — хвалился он. — Не земля, а масло!

Но хвалился да оглядывался, — знал, что рядом с его полем есть участок получше — Попчева. Теперь и это поле досталось Юрталану.

13

Севда ждала праздников с таким же нетерпением, с каким дети ждут пасху. По старому обычаю, вечером в канун праздника и в самый праздник не работали. Женщины сидели сложа руки и отдыхали. В эти тихие и веселые предпраздничные вечера Севда сажала себе на колени Алекси, брала его ручонку и показывала, как пишутся буквы, как они выговариваются. И дожидалась счастливого момента, когда Алекси начинал дремать, утыкался ей под мышку и засыпал.

— Пора ложиться! — строго говорил Юрталан.

— Пора, пора, нечего попусту керосин жечь, — тяжело поднималась Юрталаниха.

Севда торопилась к себе в комнату, где ее ждали желанные и буйные ласки Стойко. Ослабевшая от волнения, сжигаемая чистыми и неутолимыми порывами любви, она не имела сил подняться и только повторяла со слезами на глазах:

— Люблю тебя! Люблю!

С тех самых пор, как она впервые ощутила трепет страсти, она мечтала о таком большом и полном счастье.

Теперь ее душа была полна упоением и нежностью. Она радовалась жизни и благословляла мир, в котором родилась. Даже счастью заморской красавицы, — той красавицы, о которой так много рассказывала ей покойная бабушка, Севда не позавидовала бы сейчас, появись она здесь. Душа ее была чиста и светла, ни одна тяжелая, горькая мысль не тревожила ее. Когда же, случалось, Стойко заговаривал о людской злобе, о зависти и наговорах чужих и близких, она зажимала ему рот ладонью.

— Не хочу ничего знать. Ты ведь любишь меня?

— Люблю.

— С меня этого довольно.