Этот перелом в сознании Макбета неизбежен. Вся тяжесть борьбы с миром пала на него, – а для успеха в этой борьбе ему нужно сосредоточить всю свою решимость наружу, следовательно, сохранить цельность воли, неподвижность своей души. Теперь он вслух дает зарок: отныне никаких колебаний в деле зла, никакого торга с моим образом совершенства; первенцы моего сердца будут и первенцами моей руки. И потому он отныне не знает страха: кто не слышит движений в себе, тот не умеет чувствовать их реальность и вне себя, и безумно презирает движения мира. Геката верно предсказывает ему бесстрашие; и она также верно предсказывает, что именно бесстрашие, то есть слабое предвидение и слабое чувствование мировых движений, погубит Макбета, ибо «security»,
В драме Шекспира есть черты, как бы молниями освещающие ее смысл. Такова эта: Макбет своим первым поступком убил сон мира и свой; и вот, леди Макбет больше не спит внутрь себя, потому что ее душа разбужена к неистовому движению, – но спит наружу, где ей нет работы; сам же Макбет не спит наружу; жена говорит ему: «Ты лишен отрады всего живущего – сна». Ему нельзя спать наружу, потому что он борется со всем миром.
Но Макбет ошибается: образ совершенства – самое живучее, что есть в человеке. Ему, конечно, не остановить движений своей души. Напротив, заглушённые, загнанные под спуд сознания, они разъярятся как пар под гнетом, и неминуемо взорвут его. Отсюда драма стремительно идет к развязке. Внедрениями своей все пламеннее разъяряемой воли Макбет вызывает кругом такое бурное движение, что мир выбрасывает наружу самые причудливые свои неожиданности. Ими он как бы смеется Макбету в лицо: ты захотел уверенности, security? – уж какая тут уверенность, когда в жизни возможно не только все, что уже видали люди, но и самое невероятное, небывалое: человек не рожденный, или идущий лес! И с этой страшной силою борется человек, затормозивший в себе механизм духа и тем исказивший его нормальную деятельность: безумец. Шекспир гениально изображает закономерность Макбетова безумия. Только презри свой образ совершенства, признай, что fair is foul, and foul is fair, что должное – химера, а реально только насущное, – и ты безвольный раб злого начала. Оттого Макбет после перелома более не умеет координировать свои движения: он бьет кругом вслепую, его злодеяния бесцельны, как, например, убийство жены и детей Макдуфа; он – точно обезумевший кабан: стихийное неистовство кровавых внедрений. И дальше: кто перестает слышать в себе движение к совершенству, тот едва ощущает его и в мире; тогда жизнь теряет для него свои краски, свой вкус и интерес; он видит в смене явлений не увлекательное их нарастание все вверх и выше, а бессмысленное и скучное повторение, и все вещи становятся для него безразличными. Оттого Макбет под конец равнодушно слушает весть о смерти жены, раньше горячо любимой им, и оттого же он под конец впадает в глубокий пессимизм: «Жизнь – не более, как проходящая тень, жалкий актер, который поважничает и побеснуется свой час на подмостках, и затем более не слышен, сказка, рассказываемая глупцом, полная шума и неистовства и не имеющая никакого смысла». Таков источник всякого пессимизма. В конце концов Макбет, как и его жена, взорван изнутри; но их гибель различна: она взрывается в одиночестве, и потому гибнет быстрее и от собственной руки, он – в продолжающейся борьбе с миром, и потому немного позже и от внешней силы, словно испорченный механизм, который еще несколько минут движется по инерции.
III