Избранное. Тройственный образ совершенства

Пьеса Шекспира – самый точный и беспристрастный протокол судебного следствия. И вот, чудится широкое поле. На судейском кресле – туманное видение, Дева из Саиса, на скамье подсудимых – окровавленная тень Макбета, вокруг – несметный сонм, вся земная тварь. То суд над человеком, пожелавшим счастия. Шекспир прочитал протокол следствия; вперед выступает человек и говорит: «Приговор над Макбетом был неправ, прежде всего потому, что Ты сама вовлекла его в преступление. Разве своевольно было его желание? Вы слышали: он возмечтал о престоле после своих необыкновенных подвигов, которые ему самому показали его силу. Он ощутил в себе способность лучшего бытия; если человек не поврежден в уме, то всякое желание, возникающее в нем, основано на его тайном и уверенном знании о своей силе и о том, что по праву принадлежит ему: «Я есмь не то, что есмь сейчас; подлинно я – другой; мне следует гораздо больше, чем я имею». И разве он пожелал дурного? Его мечта о престоле была мечтою о божеском совершенстве; он искал не царского венца, а высшей формы бытия – того живого покоя, когда бы мог, беспрепятственно внедряясь, все воспринимать, насколько то доступно человеку. Но вы все свидетели: это стремление вложено в нас Ею самою; оно есть стремление всякого живого существа, самая пружина его существования. Макбет виновен только в нетерпении, но разве торопливость в благом деле не должна быть прощена? Он был лучше нас, потому что любил Бога до того, что не хотел жить иначе, как в Боге. Поэтому не осуждайте его, но, опустив глаза, пройдите мимо: его место свято. Свято всякое искание личного счастья и беззаконно только своим нетерпением. Мы все – Ее дети, знаем в себе царскую кровь, и оттого домогаемся царского венца – счастья; мы все – Макбеты: виновны ли мы?»

Тогда среди напряженной тишины раздался голос Владычицы: «Двух преступлений я не должна терпеть: нерадения и нетерпения, ибо моя жизнь – ваша жизнь – есть неустанное и уравновешенное движение, в целом тот живой покой, которого вы жаждете каждый для себя в отдельности. Он захотел до времени передвинуть вещи в отношении себя и так упрочить; он захотел ради себя одного остановить все движение мира; но если бы эта попытка удалась ему или какому-либо другому созданию хоть на миг, – жизнь в то же мгновение угасла бы навек; планеты сорвались бы со своих орбит и всякое дыхание задохнулось бы. Поэтому самый замысел его был преступен. Один отдельно никто из вас не должен стать Богом. Он был один из моих любимых детей, я одарила его больше многих; увы! он обратил во зло мои дары и погиб по своей вине. Не я казнила его, но торопливостью он испортил в себе машину бытия и стал тем до срока помехою для вас, а для меня негодным. Вы все повинны в торопливости, и больше всех человек; оттого на всех вас – смерть».

Суд кончился, и вся тварь разбрелась по своим местам – в пустыни, леса и степи. Только человек уже в сумерках вечера, стряхнув раздумье, пошел с просветленным лицом в свое жилище и рассказал своим детям историю Макбета, завещав им из рода в род передавать память его преступления и наказания.

* * *

Публикуется по: М. Гершензон. Человек, пожелавший счастья // Северные дни. Сб. II. М., 1922. С. 95–105.

Нагорная проповедь [18] {224}

Точно все человечество, как один человек, в минуту озарения выразило свою жизненную задачу словами Эпикура: «Чего я хочу? – Познать себя в отношении к естественному порядку вещей и подчиниться ему»[19]. В каждом дыхании и каждом действии человек ощущает единство и круговую связь мироздания; значит, есть общий мировой закон и есть соподчиненный ему закон человеческого существования. И так как всякое уклонение от закона неумолимо карается страданием, то для человека нет ничего важнее, как узнать свой родовой закон в составе общего мирового закона. Надо научиться жить космически правильно, не нарушая непреложных велений мира и не тормозя их исполнения, за что он так больно бьет. Закон – во мне, он действует чрез какие-то из влечений, обуревающих меня, но он не открыт разуму.

От первых проблесков сознания человечество неустанно искало решить эту задачу. Вот почему не было народа без религии и нет религии без морали. Всякая религия предлагает мирообъяснительную гипотезу; она говорит людям: «Вот, я открываю вам мировой закон и в его составе частный закон человеческий». Основатель религии высказывает не свое пожелание, но свое постижение подлинно сущего. Завет о любви к ближнему есть не повеление, а сообщение; он изъясняет, что любовь к ближним есть природный закон человеческого духа, так что, следуя ему, человек живет согласно естественному порядку вещей, а нарушая его, идет вразрез с законом мира. Таковы все религии. Их заповеди – не что иное, как частные выводы о человеке из основного положения, определяющего закон мировой жизни.