Избранное. Тройственный образ совершенства

Иванов читал «О романтизме нашего времени». Об этом человеке, которому предстоит, может быть, роль нового Белинского в нашей литературе, я хотел бы рассказать тебе побольше, и именно потому должен отложить свой рассказ до другого письма. Его встретили аплодисментами; он читал об Ибсене, читал тихо и до того невнятно, что, стоя в 10 шагах от него, я едва уловил половину; вполне его слышало, может быть, 10 человек: и тем не менее, когда он окончил, ему в течение нескольких минут аплодировали так сильно, как не хлопали ни одному из первых двух чтецов. Очевидно, аплодисменты эти относились не к референту, а к автору «Отголосков сцены». И. – чел. лет 26–27, года 3 назад окончил ун. и был оставлен по 2 кафедрам: всеобщей истории и всеобщей литературы. Он защищал диссертацию, теперь магистрант, и с будущего года будет читать в ун. Сын крестьянина, живет в скверных мебл. комн., обедает в Норм. ст., зарабатывает огромные деньги. Великий поклонник Ибсена. Кстати об Ибсене. Сегодня мне рассказали об одной карикатуре, появившейся недавно в Ulk’e. Памятник Шиллера перед Schauspielhaus’ом. Шиллер, задрапировавшись плащом на подобие умирающего Цезаря, уже сошел с пьедестала и с ужасом оглядывается на Ибсена, который небрежной поступью и небрежно-одетый, в халате, всходит на пьедестал. По 4 углам памятника, вместо 4 муз, помещены: Psychopathie, Atavismus, Hysterie, Alkogolismus[89].

22 [90]

Москва, 23 марта 1891 г.

Суббота, 12 час. ночи.

Открыв твое письмо от 17-го числа и найдя в нем трехрублевку, я не знал, чему более удивляться: твоему ли легкомыслию – как ты не задумался послать деньги в простом письме почти на верную пропажу, или стоической честности почтовых чиновников. Но если на этот раз эксперимент и удался, то не советую тебе проделывать его вторично.

Буду откровенен: при виде кредитного билета у меня от радости, как говорится, «в зобу дыханье сперло», и никогда еще, кажется, я с таким удовольствием не читал твоего письма. Мило, не правда ли? Но, может быть, меня хоть сколько-нибудь извиняет чистота и благородство предметов, на которые эти деньги предназначались. Ты знаешь эти предметы: две итальянские оперы, порванные сапоги и Поссарт. Держа в руках твою трехрублевку, я не мог без улыбки читать твое грозное вступление и отказываюсь отвечать на него: ибо победителей не судят.

Я думаю, самый лучший способ отблагодарить тебя – это во всех подробностях описать тебе те крупные и мелкие удовольствия, которые доставила мне твоя присылка. Твое письмо я получил в 12 ч., как раз тогда, когда одевался, чтобы идти в университет и обедать. Я уже сказал, в какое радужное настроение духа привело оно меня; этой радостью я не замедлил поделиться со своим хорошим приятелем, медиком 2-го курса, грузином, зайдя к нему по дороге. Славный малый, но, как я же, страдающий застарелым и неизлечимым хроническим катаром кармана (впрочем, и желудка тоже). Насладившись досыта контрастической картиной своего могущества и его зависимости, и из чистого сожаления к живой твари оставив ему третью часть своих богатств, я с гордо поднятой головой мимо университета отправился обедать, и с превосходным аппетитом пообедал. В начале четвертого часа я вернулся домой нагруженный, как «Трагик поневоле» в водевиле Чехова. Тут были: 1) два фунта сахара; 2) на гривенник конфет; 3) лимон; 4) на 4 коп. молока; 5) на 5 коп. перьев; 6) полдести бумаги и мн. др. более или менее необходимые в хозяйстве предметы. «Паштенный! отпущай товар: на две копейки хлеба, на грош соли, на копейку луку да на копейку квасу; пытаму мы нынче имянинник». Таковы были первые плоды твоего великодушия. К сожалению, и в тот вечер, и в следующие до нынешнего Поссарт дает пьесы, на которые я решил не ходить: Freund Fritz, Faust, Richard der Dritte[91], etc.