Избранное. Тройственный образ совершенства

Я успел выпить уже два стакана чая, когда приехала Сатина. Большая, плотная, без передних зубов, на лице – доброта и мягкосердие. Прием ее меня удивил: после нескольких минут неловкого молчания, она говорит: Вы хотели видеть портреты Огарёва – вот они висят на стене. Пошла, сняла и положила на стол; потом пошла в другие комнаты и еще принесла портретов. И ничего не говорит. Потом я понял, что она просто оробела. Едучи, я решился, как только приеду, первым долгом попросить поесть, но этот прием напугал меня. Пока я рассматривал портреты, пришел мой ямщик спросить, поеду ли сегодня назад. А было уже начало 9-го. Сатина предлагает не ехать ночью, а переночевать; меня же так страшила мысль сегодня же снова проехать 35 верст, ночью и в мороз (к ночи заморозило), что я, не церемонясь, сказал: с величайшим удовольствием – и объяснил, почему. Она велела накормить кучера и дать есть лошадям. Слово за слово, разговорились, и я спросил, нет ли у нее писем каких– нибудь. Она говорит: да есть, горы целые, только я никогда не разбирала их, не знаю, какие такие. – Можно мне их посмотреть? – Сделайте одолжение. Пошла и принесла охапку связок. Я развязал одну и обомлел: рука Огарёва, год 1853-й. Села и она помогать, потом поужинали – она все извинялась за ужин; тут я заметил, что она краснеет и смущается; потом еще просматривали письма до начала 2-го. Мне была приготовлена постель в угловой комнате.

Ей пришлось поделить Акшенское имение с вдовой своего брата. Притом, старый, огарёвский дом был уже очень ветх. И вот она выселилась на хутор три года назад и отстроила себе отличный дом в 6 просторных комнат, на солнечную сторону; вид далекий и летом, вероятно, очаровательный. Мебель она перевезла из того дома (его недавно развалили); мебель вся – еще отца и деда Огарёва, роскошная, вся красного дерева, комфортабельная, прочная – главное, старинная. Я не мог наглядеться. Даже сервиз столовый, – отца Огарёва. На стенах – старинные, превосходные гравюры – и портреты, портреты! Огарёв, поэт, двухлетним мальчишкой – божественно. Затем его же три портрета, все масляными красками, в 25–35 лет; портрет его первой жены, портреты Тучковых, Сатиных и пр., и пр. Удивительный карандашный портрет Римского-Корсакова, из семьи которого взяты типы «Горе от ума» (Софья – жена его брата).

Проснулся я в 9½ ч. Сатина встала, по своему обыкновению, в 7. Подали самовар, она наливает чай и говорит: «А я нашла связку еще более старых писем». Принесла – смотрю: Грановский, Кетчер и пр. Волновался ужасно. Без передышки разбирал письма (их в двух комодах оказалось много тысяч) до обеда, в 2 ч., и затем до ужина, в 9; в 4 еще пили чай. Она хлопотала по хозяйству, а в свободные минуты подсаживалась разбирать письма. Перед вечером, чтобы освежиться, я вышел с нею, и она обвела меня по своему хозяйству – на скотный двор и пр. У нее полторы тысячи десятин, 37 лошадей, 53 коровы и пр. – хозяйство огромное. Но оно ей не в радость: братья оставили ей столько долгов, имение чуть не трижды заложено; в 1889 году к ней до 50 раз приезжали описывать имущество. Письма со времени освобождения крестьян (тучковские и особенно сатинские) – живая иллюстрация к «Оскудению» Атавы: сначала письма и документы насчет выкупных платежей, затем заклад этих платежей, затем ужасающие счета торг. дома Бодмер (земледельч. машины), затем, без преувеличения, тысячи векселей (конца 80-х и начала 90-х годов) и закладные листы земельных банков. Сатина платит 24 %, а тетка, Огарёва, не дает ей взаймы ни копейки.