Избранное. Тройственный образ совершенства

Вечером приехали из Ст. Акшена жена станового и ее сестра; я тут же за столом разбирал письма и тут же нашел по одному письму Чаадаева, Кавелина и Григоровича (где Григ. из деревни извещает Сатина, что написал повесть совсем в новом роде – из крестьянской жизни; это «Антон Горемыка»; письмо драгоценное), несколько писем Беттины фон Арним, которую так любил Гёте. Легли спать в 1 ч., утром я опять разбирал – до 12. Сатина сказала, что ей все равно, а чтобы я отвез эти письма к Огарёвой и если она отдаст их мне, то так и будет. Можете себе представить, как я волновался. Часов в 12 приехал кто-то из Саранска и привез Сатиной письмо от Огарёвой. Она, смеясь, показала мне: там было написано: «Гершензон – очень милый труженик пера. Не бойся его: Щепкин его рекомендует». Это, хотя и мало, обнадежило меня. Мы пообедали, завязали в узел с пуд писем, и я, сердечно поблагодарив, уехал. Была порядочная метель и ветер; на меня сверх шубы надели чепан – бурка такая, огромная хламида из очень толстого и грубого сукна. Кроме того дали полость, но ею я закрыл узел с письмами. Писем я взял с собою трех категорий: Огарёва и имеющие ближайшее отношение к нему (его первой жены, Некрасова – по поводу ее имения, Н. Ф. Павлова и пр.); сюда же вошли все вообще важнейшие письма других лиц; затем письма поэта Сатина и, наконец, письма старика Тучкова и его семьи. Сюда вошли все письма с конца 40-х по 1865 год приблизительно. Просмотр мой был, конечно, очень поверхностен, иначе пришлось бы просидеть недели две; но важнейшее я взял. И вот еду, мерзну ужасающим образом, а в голове неотвязная мысль: даст или не даст? – В Акшене я вышел из саней у церкви и осмотрел могилы Сатина, отца Огарёва и няни Феклы Егоровны. Остальные были покрыты снегом. У Сатиной я забыл свой плед. В Саранск приехал полуживой уже в темноте. Подъехал прямо к Огарёвой. Она и дети встретили меня очень радушно и стали хлопотать, чтобы согреть меня. Я быстро выпил стакана чая. Говорили мы много и уже дружески, потом поужинали (она ужинает неизменно тертой редькой на хлеб с маслом); наконец, дошло до вопроса, когда я думаю ехать; я сказал, что хотел бы ехать сегодня, если она даст мне письма, и предложил сатинские и тучковские письма оставить ей на просмотр, так как там много семейных писем и не мало ее собственных. Она согласилась; итак, я получил фунтов 15–20 писем – важнейших. Поставила только одно условие: что если я не буду писать биографии Огарёва, то чтобы вернул эти письма. Было уже почти 12 часов, и девочкам давно пора было спать. Я завязал свои письма в тот же чехол, который дала мне Сатина, и, простившись сердечно, поцеловав руку у старухи и обещав еще приехать, ушел во тьму ночи с тяжелым узлом и переполненной душой. В гостинице переложил письма в чемоданчик, а вещи скомкал в узел, расплатился (очень скромно: за 4 суток, с 4 самоварами, с яйцами на завтрак и пр., всего 4 р. 55 к.) и поехал на вокзал. Я не находил себе места, а ждать приходилось до 3½ ч. ночи. В дороге спал мало; один раз пошел в буфет пообедать – и чемоданчик взял с собой. В вагоне был интересный спутник – бывший режиссер одесского театра, теперь антрепренер в Херсоне, Ивановский. Тотчас по приезде отнес письма на хранение к Сабашниковым. И до сих пор не пришел в себя. Поездка обошлась в 33 рубля. Сегодня послал Огарёвой «Воскресение» и Рус. Вед., которые буду посылать ежедневно.

Меня прервала служанка – подала пакет от Лепешкиной: в нем – протокол нашего заседания (для прочтения и возвращения) и прелестный портрет Моммсена. Дело в том, что перед заседанием у нее я просматривал лежавшие под зеркалом портреты Моммсена, Зудермана и пр., а она подходит; я говорю: Какие чудесные портреты, особенно Моммсен. А она говорит: Если он Вам нравится, я очень рада сделать Вам удовольствие. Я был удивлен – это было с ее стороны не очень деликатно; поблагодарил, конечно. Когда мы во 2-м часу ночи разошлись, я, конечно, «забыл» портрет, т. е. не взял его со столика. Теперь она его присылает.

Но вот я вам за один раз написал все; правда рука очень болит. Вчера, вскоре после моего приезда, пришел Володя; он приехал узнать, когда следующие экзамены.

Вчера получил ваше письмо от 21-го. Газеты все получил. Вот что, Бума: не думаешь ли ты заблаговременно похлопотать, чтобы на лето на Станцию тебе назначили кого-нибудь в помощники, о чем у вас с Дю-Буше речь была в прошлом году? Ведь это – дело большой важности; особенно, если бы ты мог устроить так, чтобы ночевать в городе. Дю-Буше так много помогал тебе – а это важнее всего другого, на мой взгляд; ведь это каторга у тебя летом, пусть бы он постарался. Лучше предложи из своего жалованья 100 руб., да правление пусть назначит 100 – вот и есть врач на 3 месяца. Подумай об этом основательно. Ну, я очень устал. Отошлю это письмо завтра, заказным.

Субб., 11 час утра. Я очень запустил свой перевод, главное – корректуру. Сегодня с утра сижу за гранками.