Посылаю перевод на 30 руб. – деньги получил третьего дня. Писать не о чем; я здоров и ленюсь. Сегодня был на посмертной выставке картин Левитана – там есть прелестные вещи; оттуда зашел подписаться на «Журнал для всех», оттуда в банк. На обратном пути встретил младшего Сабашн., зашел с ним ко мне, он только что ушел. Теперь пью чай. Здесь после воскрес. было уже тихо. Насчет предыдущих дней очевидцы рассказывают ужасы. В субботу вечером Саша видел у манежа в толпе барышню, к которой подошел городовой с просьбой отойти – она безумным голосом кричит: «кто это? я боюсь!» – Студенты увезли ее. Дальше на тротуаре лежала курсистка и билась в судорогах – ее ударили нагайкой. Ее на руках отнесли насупротив в «Петергоф». Идут двое студентов с барышней; к ним подходит не то околоточный, не то пристав и говорит одному из студентов с длинными волосами: «мне нужно с вами поговорить» – и ведет в соседние ворота; остальные студент с барышней за ними. Во дворе тот студент увидел кучку городовых и спрашивает: «Вы хотите меня арестовать?» – «Да»! – «За что?» – «Мне твоя морда не нравится». – «Как вы смеете тыкать?» – «А, ты еще рассуждаешь» – бац по физиономии. Его с барышней забрали, а другого студента отпустили, он и рассказал моему знакомому. В манеже били прикладами, не давали пищи и пр. Несколько раз к дверям манежа подъезжала карета скорой медицинской помощи. В воскр., когда толпа шла по улицам, многие барышни плакали. У Толстого вся квартира в цветах – шлют отовсюду. Синодское постановление напечатано без последней фразы, где сказано, что Толстой лишается христианского погребения. Т. сказал об этом постановлении: Если бы я был молод, мне польстило бы, что против маленького человека принимаются такие грозные меры; а теперь, когда я стар, я только сожалею, что такие люди стоят во главе.
83[177]
Воскр., 6 час. веч.
Дорогие мои!
Москва, 14 окт. 1901 г.
Читал вчера, говорят, внятно и не заикался (наполовину говорил), было человек 150–200, много аплодировали и знакомые хвалили. Перед вечером порядочно волновался: первый раз ведь. Продолжалось час с лишним; особенно хвалят конец. Тронуло меня, что пришло много народа из служащих в Румянц. Музее; была также Генц – помните, студентом я жил у них? Сейчас были у меня Серг. Андр. Котляр. с женою; он говорил, что была и Екатер. Андр. – и ругается – дескать, все это метафизика. Виногр. предлагает напечатать в «Трудах Педагогич. Общ.» весь доклад, не выпуская ни строки. Если не удастся в журнале, отдам ему.
Крепко целую вас и детей и остаюсь любящий вас М.Г.
84[178]
Москва, 10 ноября 1901 г.
Субб., 11 ч. утра.
Дорогие мои!
Столько есть рассказывать, что не знаю, с чего начинать. Начну с главного. Я не заслужил Вашего упрека, мамаша; мне не менее Вас хочется, чтобы Вы были здесь, но я завишу от людей. Гольдовский, который один мог написать мне прошение, был в отъезде, теперь прошение написано, но я не подал его, пока не обеспечу себе столько протекций, сколько возможно, иначе наверное откажут, и тогда дело надолго будет испорчено.
Вчера утром я был у Гольденв., и он просмотрел и исправил мое прошение. Вечером я был в театре на спектакле в пользу женских курсов и поговорил там с Герье об этом деле. Он выразил готовность помочь, сколько можно; завтра он даст мне письмо к старшему адъютанту вел. князя: это уже много значит; кроме того, он, может быть, до завтра придумает еще что-нибудь. Герье – здесь крупная величина, а к делу он наверное отнесется так, как если бы речь шла о его собственном интересе. Кроме того, С. А. Котляревский взялся поговорить с проф. Трубецким, братом губ. предв. двор. Если Труб. согласится помочь (он меня знает), то успех, конечно, обеспечен. Наконец, Маклаков действует на обер-полиц.; это, впрочем, значит немного. Думаю, что смогу в понедельник уже подать прошение; ответ может быть, смотря по капризу, или сейчас, или долго спустя. Вернее всего, начнется полицейское дознание (преимущественно в Одессе) для проверки фактов, изложенных в прошении; тогда это может затянуться на месяц и больше. Люди считают себя счастливыми, если добиваются таких вещей через несколько лет. Все зависит от каприза, потому что по закону и сенатским разъяснениям пожилой матери можно жить при сыне.
Третьего дня был у меня душеприказчик Павленкова; у него было только два часа времени (не по его вине) между поездами. Мы жестоко рубились, но так и не порешили. Я требую безусловной редакции с обозначением своей фамилии на обложке; он же предлагает, чтобы я приготовил к печати такие-то произведения Герцена и продал ему свою работу, а он из нее возьмет то, что ему покажется нужным. На это я никак не могу согласиться. Окончательное свое решение он на днях напишет мне.