Избранное. Тройственный образ совершенства

От вас нет писем, это меня мучает, – хоть бы открытку. Хочется спросить о так многом, – еще о Саше, и о вас, и о детях, как они перенесли и переносят. Я не успел прийти в себя от здешних событий, как меня оглушил ваш удар; ничего не могу делать, даже читать долго. Вчера подавал голос, да мало верю в продолжительность Учредительного Собрания. Скорее всего, не то, что разгонят его, а просто оно внутренне разорвется, потому что в нем будут преобладать кадеты и большевики, у которых нет общего языка, а середина, т. е. с.-р. и пр., будут тонкой пленочкой, которая не выдержит растяжения в две противоположные стороны. Все как то сжалось; здесь до сих пор не решаются ходить вечером, тот обстрел шестидневный здоровых сделал нервными, а нервных неврастениками. Гости, вместо вечера, приходят в 3–4 ч. и сидят до 7–8. И когда приходят гости, подается самовар, чай, в сахарнице сахар наколот мелкими кусочками, чтобы пить в прикуску, и больше ничего не подается, так-таки ничего, даже черного хлеба, потому что и его нам едва хватает: выдают по ½ ф. на человека. Мы питаемся, впрочем, ничего себе, только я, любитель хлеба, весь день голоден. Детишки учатся с Марусей, а у Маруси с хозяйством очень много хлопот. Теперь это дело трудное, чистая головоломка. Люди друг другу помогают: Шестов получил из Харькова два хлеба – дал нам один, и мы несколько дней ели вволю; а хлеб этот был базарный и, конечно, не свежий, – в былое время мы брезгали бы, а теперь лакомились им, как пирожным. Молоко получаем изредка, а все больше употребляем английское сгущенное; вместо яиц – яичный порошок, и ничего, даже яичница выходит довольно вкусная. Думаю постоянно о Вас, мамаша, – какие времена Вам было суждено увидеть, какие события пережить, и общие, и домашние. Я должен был в начале декабря читать в Одессе лекцию о еврейском вопросе, об этом хлопотал Яффе, и я хотел заранее не предупреждать вас; теперь из-за событий и это расстроилось. Посылаю вам «Мудрость Пушкина» – ту статью, которую я читал, как публичную лекцию. Это – оттиск из «Философского Ежегодника», который вскоре должен выйти. 4-й том Пропилеев готов, но еще не вышел из типографии – брошюруется. Бума, напиши, как твое глотанье, и еще – сократил ли ты теперь свои занятия или сохранил все. У вас верно холодно в комнатах, угля нет, дрова дороги. Здесь почти нельзя достать керосина, он выдается по карточкам, 2 ф. в месяц на человека; дрова есть по 110 руб. сажень, т. е. наша сажень, 1¼ аршинных дров. Кусок марсельского мыла для рук – полтора рубля; и все в этом роде.

118

Москва, 11 декабря 1917 г.

Милый Бума!

Теперь даже нельзя быть уверенным, что письмо дойдет, – между нами «украинский фронт», война. Твое последнее письмо пришло на 13-й день, из Киева теперь едут 3 дня и две ночи. Всю прошлую неделю я с тревогой читал сообщения из Одессы; у вас было скверно и опасно, теперь как будто стало спокойнее. В Рус. Вед. были целые столбцы об Одессе. Не знаю, так ли вам известны здешние дела. У нас с третьего дня объявлено военное положение и военная цензура, вследствие чего 12 газет перестали выходить, в том числе и Рус. Вед. Объявлено это на 12 дней, – для чего, говорят разное, все больше пустые слухи: чтобы за эти дни заключить мир, и т. п., многие уверены, что немцы на днях оккупируют Петроград. Я ничему этому не верю, но верю, что мы на днях останемся без хлеба. И то живем впроголодь,½ ф. хлеба на день; приходится рано ложиться спать, иначе от голода не уснешь. Тут несомненно самовнушение, – есть хочется несравненно больше, чем в сытые года. Или, может быть, мы не знали, как много значит хлеб в нашем питании. С завистью слушаем от приезжих, что в Киеве хлеба едят сколько хочешь. И это, и общее положение, волнует, трудно заниматься. Я читаю, думаю, курю, думаю о вас, о Саше, о мамаше. Мы этот год с одной прислугой, – слишком дорого, – и Маруся работает весь день, да еще учится с детьми. По вечерам теперь остерегаются ходить, и мы не ходим; рано ложимся и рано встаем, я все плохо сплю. Телефон не действует, – это очень затрудняет, да и мало ли еще трудностей; все внешнее теперь трудно. Даже толстокожих проняло, редко кто может работать.

Послесловие [209]

Автор печатаемых в этой книге писем Михаил Осипович Гершензон родился 1 июля 1869 г в Кишинёве. Отец его, Иосиф Львович (ум. в 1896 г.), переменив за свою жизнь ряд профессий, скончался в нищете в Генце, по дороге в Россию из Америки, куда ездил он искать счастья.

Своего деда по матери, Якова Цысина, скончавшегося около девяноста лет от роду (в 1894 г.) и помнившего Пушкина гуляющим в общественном саду в Кишинёве, Михаил Осипович художественно изобразил в своих афоризмах «Солнце над мглою» («Записки мечтателей» № 5, 1922).