Избранное. Тройственный образ совершенства

Все думаю о дяде и о Вашем огорчении, мамаша, а от Вас долго нет писем. Я простужен, глотаю аспирин, и дети кашляют и не выходят. Эти дни мы очень волновались по поводу петербургских событий. Вчера вечером Яффе привез к нам Бялика; была еще только жена Яффе. Они просидели часа три. Итак скажу: много я видел замечательных людей, но такого большого, как Бялик, еще не было за нашим столом. Маруся говорит, что из такого теста могли быть разве Кант или Шекспир. Он так удивительно глубокомысленно умен, и в своем мышлении так существен, конкретен, что по сравнению с ним наше мышление как-то беспочвенно и воздушно. И потому же, конечно, он с вида, по манерам, прост совершенно, точно приказчик. Говорит самым простым тоном, и когда вслушаешься, то слышишь нарастающую стальную крепость мысли, отчетливость и поэтичность русских слов, а в узеньких глазах – острый ум. Он говорил, что недавно видел тебя, Бума, и вспоминал свое знакомство с Вами, мамаша, на даче. По сравнению с ним и Вяч. Иванов, и Сологуб, и А. Белый – дети, легкомысленно играющие в жизнь, в поэзию, в мышление. Представляю себе, как вы скучаете по Саше. Служить ему, конечно, не придется – фактически война уже кончилась, по крайней мере на нашем фронте, а летом, без сомнения, кончится и формально.

116 [207]

Москва, 28 сентября 1917 г.

Дорогие мои!

Доехал я сюда очень удобно, вероятно, именно из-за забастовки, которая удерживала публику от поездок. Мою открытку с дороги вы, надеюсь, получили. Я писал вам, что еду один, чтобы отсюда сообщить Марусе точные сведения о продовольствии; только тогда она и сможет решить, ехать ли сюда, или зимовать в Судаке. Там больше провизии, но очень дорого, да и жизнь на два дома увеличила бы расходы; притом здесь для детей жизнь правильнее, можно учить их, а там одна рассеянность; и жить врозь тяжело. Здесь по расспросам оказывается, что пропитаться трудно, но возможно; главное – очень дорого, и надо теперь же сделать большие запасы. Овощей можно накупить, но абсолютно нет никакой крупы; выдают по карточкам  фунта риса на 15 дней человеку, и помимо этого никакой крупы достать невозможно. Маруся в этом отношении все надежды возлагает на вас, что вы будете время от времени присылать сколько-нибудь риса, перловой, смоленской, пшенной или гречневой круп. Так что, ежели можно, припасайте для нас и присылайте. Совсем нет муки, нет также макарон вовсе и картофельной муки. А вы напишите, не прислать ли вам сухих грибов, и сколько; здесь это есть, 10–12 руб. фунт. Это у нас важный ресурс, так как ежедневно варятся постные супы на грибах. Еще, Бума, у меня к тебе просьба; табаку я немного привез, но гильзы исчезли из продажи; я верчу в бумажку, это очень неприятно. Нельзя ли как-нибудь помочь в этом. Может быть, ты можешь разыскать того хроменького и поручить ему сделать папиросы, – не надо у вас, пусть работает у себя, он честный. Я курю вышесредний табак, все равно чей, а гильзы № 12. Ты писал мне, Бума, насчет денег; благодарю тебя, мне по совести не нужно; вот истратишь на посылки за зиму, мне будет неловко вернуть тебе. На посылки не жалей денег, лишь бы достать. Теперь по новой почтовой таксе посылка стоит дорого: от 1 до 12 фунт. безразлично – 2 р. 15 к., а всякий фунт свыше 12–20 коп. Крупу лучше посылать мягкими посылками, не в ящичках.

Здесь холодно и мокро. Людей видел еще мало, все угрюмы и голодны. Кто побогаче, запасает провизии на тысячи, достают даже сахар по 3 руб. фунт; и всюду говорят только о провизии, о трамвае и других невзгодах, скучно слушать. Верно мои просьбы больше всего доставят хлопот Вам, мамаша, так как Вы свободнее; Вы будете искать крупу – и я заранее сердечно благодарю Вас. Маруся хотела писать Вам. Она теперь, наверное, страшно беспокоится за меня, узнав из газет, что я попал в железнодорожную забастовку. Я послал ей телеграмму, но телеграммы ходят не быстрее заказных писем.

117 [208]

Москва, 20 ноября 1917 г.

Дорогие мои!