Избранное. Тройственный образ совершенства

Третьего дня, после лекции Сологуба, на которой и я был, мы все приехали к нам чай пить; Сологуба я раньше пригласил, но вышло так, что приехали еще все Ивановы, Жилкин с женою, Алексей Толстой с женою и Жуковский, – а у Маруси была приготовлена ничтожная закуска. Но ничего, все покушали. Толстой привез свой новый рассказ и прочитал его, а потом спорили до 4 час. Очаровательно говорил Сологуб; потом он еще стихи свои говорил. На лекции молодежь сделала ему колоссальную овацию, хотя лекция была скучная. Мы вчера встали в 10½ час. Самовар у нас небольшой, но их было выпито три.

107 [199]

Москва, 11 марта 1916 г.

Дорогие мои!

Кажется, я не писал вам еще, что 2-й том Пропилей арестован за некоторые изречения Л. Толстого. Вероятно, его освободят, может быть, потребовав перепечатки 1–2 страниц, но эта волокита займет несколько месяцев. Я писал Вам недавно о Яффе, мамаша. Его журнал – «Еврейская Жизнь» – собирается дать нумер, посвященный Бялику, и Яффе просил меня написать что-нибудь для этого №; я и написал статейку. Поэзию Бялика я знаю по его книжке на жаргоне, которую привез из Одессы, по переводу Жаботинского и т. п.; да когда-то Дизенгоф читал мне и буквально переводил его стихи древнееврейские. Еще я познакомил Яффе с Шестовым и Вяч. Ивановым, у которых он также хотел просить статей. Три дня назад вышло 2-ое издание «Грибоедовской Москвы». Изредка пишу в «Бирж. Ведом.» – раз в две-три недели. Иногда работаю много, запоем, иногда подолгу только читаю и целыми месяцами ничего не пишу. Да так у меня и всегда было. Когда в настроении – пишу быстро и охотно, а когда нет настроения, сижу полчаса над фразою и никак не могу ее склеить. Маруся хозяйничает, экономит, детишки скачут и учатся. Теперь очень трудно вести хозяйство и даже придумать обед: мяса нет, того-другого нет, у Чичкина нет масла, сахар можно достать только с большим трудом, – и бешеная дороговизна.

108 [200]

Москва, 17 января 1917 г.

Дорогие мои!

Очень неприятно, что больше не было от вас известий о Мише, – хочется знать о нем, да и о вас. Вчера вечером я впервые читал публичную лекцию «Мудрость Пушкина». Когда расстроилось дело с петербургским агентом, а лекция у меня была уже написана, об этом узнали и ко мне обратились из Союза Городов с предложением прочитать ее здесь в пользу их приютов и других благотворительных дел. Я согласился, выговорив себе 1/3 чистого сбора. Лекция была в зале Консерватории, где 800 мест. Зал был полон, несмотря на высокие цены – от 5 руб. Я последние дни дома дважды прочитал наедине лекцию вслух. К 8-и часам за нами зашли: Шестов, Андрей Белый и Елиз. Ник. Из Союза Городов приехал автомобиль и забрал нас всех; очень весело. Мы с Марусей впервые ехали в автомобиле. Первую половину лекции, 50 минут, я читал недостаточно громко, многие жаловались. Я говорил, изредка заглядывая в рукопись. В перерыве пришло ко мне множество приятелей, я выпил стакан чая; было шумно и весело. Через 20 минут продолжал, – 1 ч. 5 мин., очень громко. Аплодировали долго, я выходил и кланялся деревянно; говорят, что большой успех. Были, конечно, все наши друзья. В 11¼ мы вернулись домой с Шестовым, Белым, Шпетом и пили чай до начала 2-го.

Потом я долго не спал, а сегодня разбит. Дети весь день были возбуждены и, лежа, не спали до нашего возвращения. Теперь я вместо «я тебя нашлепаю» говорю: «я тебя заставлю прочесть лекцию». С непривычки утомительно. Маруся сидела в первом ряду, и я все время ее видел. В газетах сегодня – изложение с похвалами, в Русск. Вед. так изложено, что ничего нельзя понять, как обыкновенно. Но меня беспокоит мысль о Мише. Маруся шьет: детишки скачут и учатся. Я читаю корректуры. Хотелось бы прочитать эту лекцию в Одессе, и там есть агентша такая – Иозефер, но я ее не знаю.

109 [201]

Москва, 30 января 1917 г.

Дорогие мои!