Избранное. Тройственный образ совершенства

У Черткова я пробыл 1½ дня. Было очень интересно. Чертков очень богат; выстроил он в двух верстах от Ясной Поляны дом в 32 комнаты и живет единственно для толстовской пропаганды. Более мягкого, сердечного человека я не видел, и все там мягкие, сердечные люди. Дом полон всяких людей, толстовцев и не толстовцев, никто не курит, едят вегетарианское, говорят друг другу «ты», едят все (и прислуга, и кучера, и пр.) вместе, на клеенке, без салфеток, деревянными ложками. Чертков повез меня в Ясную к Толстому, и тут у меня вышел с Толстым крупный разговор. Прежде всего обстоятельства сложились неблагоприятно: мы застали его в ту минуту, когда он собирался ехать верхом кататься. Затем Чертков представил меня почему-то, как сотрудника В. Е.; возможно, что Т принял меня за интервьюера. У него совсем пропала память на лица и имена; и хотя мы с ним знакомы, и он читал и Печерина, и Киреевского, но, видимо, не узнал меня. Чертков, на основании разговора, который у меня был с ним раньше, дома, с места в карьер сказал: «Вот, М. О-а интересует вопрос, что Вы думаете о Боге, как творце мира» и пр. Толстой стал отвечать, тотчас пришел в раздражение, не давая мне говорить, и объявил, что я опутан жалким суеверием. Я молчал. Это продолжалось минут 10, не больше, затем Чертков сказал ему: Л.Н., Вам, кажется, пора ехать. Толстой встал и со словами: Да, нагрешил, нагрешил – пошел одеваться и уехал. Чертков очень извинялся, что не вовремя завел разговор и просил меня подождать, потому что-де и старику наверное тяжело, что он поступил дурно. Действительно, Толстой вернулся очень скоро – верно боялся, что мы уедем. Скорыми шагами вошел, просил у меня извинения – «нехорошо себя чувствую сегодня», – возобновил тот разговор и спокойно объяснил свою точку зрения. Потом встал, чтобы идти отдохнуть, сказал, что рад, что еще поговорил, несколько раз подавал мне руку, спросил, когда я уезжаю и узнав, что я буду ночевать, сказал: «Значит, до свидания. Надеюсь, что увидимся. Или завтра приезжайте ко мне, или я к вам заеду». Но мне уже было неприятно его видеть в другой раз, и я уехал днем 12-часовым поездом, чтобы не встретиться с ним (я мог уехать и ночью). Чертков потом сказал: «Знаете, мне было даже приятно видеть Л.Н. таким. Видишь, что все-таки человек с человеческими слабостями, а то он так недосягаем…» Да, неукротимый старик!

98 [191]

Москва, 24 ноября 1909 г.,

вторник.

Дорогие мои!

Мне кажется, что мамаша права: лучше приехать к вам в начале апреля. Что ты, Бума, будешь тогда свободен от лечебницы, это для меня очень важно, прежде всего по моему чувству, а потом и просто ради препровождения времени. Затем, я теперь вовсе не так свободен, как ты, Бума, думаешь. Я мог приехать после того, как сдал в печать материалы о Николае, – дней на десять, пока их набирали, но тогда у мамаши еще не было комнаты. Теперь корректура уже идет, издатель торопит, и я мог бы поехать только по окончании печатания; и опять это вышло бы перед Рождеством. Правду вы пишете, мамаша: приезжаю я так редко, что надо уже и подольше посидеть, и так я хочу сделать весною. Так и сделаем. На днях пошлю вам посылку: лампу и книги для детей.

Читаю корректуры, написал на днях статейку о «Пиковой даме» для Венгеровского Пушкина. Мы почти никуда не ходим, только иногда в концерты – Маруся любит музыку, и я не прочь. У нас кое-кто бывает, преимущественно петербургские литераторы. На прошлой неделе сразу приехали Сологуб с женой и Андрей Белый. Сологуб мрачный, подтрунивает над собеседником, а Белый милейший юноша, очень талантливый, но немного сбитый с толку. Еще был Лемке, привез мне выручку за Чаад. – 132 р. Чаад. остается еще больше 800 экз. (из 2400), и дохода он мне дал до сих пор 180 р. – не много, как видите. А потом еще бывают поклонники, иногда и неприятные, – какой-нибудь молодой человек, пишущий в газете и в душе хулиган, считающий себя единомышленником Вех, и т. п. Один такой мне прислал свою книгу – я написал ему благодарность; тогда он письменно попросил разрешения прийти ко мне, а я, зная о нем по слухам, не ответил, – тогда он и без разрешения пришел; другой читает лекции и присылает почетные билеты и т. д.

99 [192]

Москва, 1 марта 1910 г.,

понедельник.

Дорогая мамаша!