Читаем Избранное. Тройственный образ совершенства полностью

Избранное. Тройственный образ совершенства

Кстати о Вяч. Иванове. Он жил это лето в Силламягах, и я очень сблизился с ним (мы давно приятели, но редко видались). Он очень замечательный человек, по глубине мысли – мудрец и великий художник для немногих. Еще жил там с семьею Франк, а поблизости Сологуб, и приезжали Ремизовы. Со всеми с ними мы часто виделись, и было много интересных разговоров и приятных часов. Я все лето корректировал, глаза уставали уже до обеда, так что вторую часть дня я уже ничего не делал: было время для болтовни. Я и до сих пор еще не разделался с корректурой – уж только моей книги, потому что Никитин кончен; он выйдет впрочем только 16 октября, когда кончается срок литературной собственности. Конечно, он мне удовольствия не доставил, но 2000 рублей статьями не заработаешь, а он отнял у меня меньше полугода.

103[196]

Москва, 15 февраля 1914 г.

Дорогие мои!

Не писал вам подольше потому, что уезжал на два дня в Пензенскую губ. Дело в том, что недавно умерла старушка Огарёва. Я списался с ее племянницей насчет оставшихся бумаг, и когда выяснилось, что там некому их разобрать, я решил съездить. Поехал во вторник, вернулся вчера, в пятницу. Езды – 14 час. по железной дороге и там 3 часа в санях. На пути туда, одетый по городскому, я сильно замерз в санях, так что по приезде на место попросил водки, чтобы согреться; а назад меня одели очень тепло в овечью шубу и валенки. Там провел два дня и ночь между ними. Привез целый ящик бумаг и много вещей: последнюю шляпу Герцена, шляпу Огарева, много портретов и проч. Эти вещи сдал в Румянц. музей, письма Герцена – Лемке для его издания Герцена. Поездка была интересна, прежде всего по контрасту с моей кабинетностью. Все три ночи я спал по 5 часов, все дни ел мало, но было любопытно видеть кусок особенной жизни, – а я люблю смотреть. По всему пространству лежит снег, и мороз градусов в 10. Я ехал в теплой фуфайке и шерстяных чулках. Приехал вчера в 5 часов дня.

104[197]

Москва, 3 сент. 1914 г.

Дорогие мои!

Теперь вы, значит, уже все в городе и это хорошо, потому что в тишине дачной жизни тревога войны гнетет больше, нежели в городском шуме. Это испытали все, поэтому множество семейств и у нас вернулись в город раньше обычного без всякой другой причины, – только потому, что там было невыносимо.

Как ни странно, но и к войне постепенно привыкаешь; у меня, по крайней мере, уже прошло то мучительное чувство, что живешь во сне. Работать, конечно, трудно; читаю корректуры Петрарки, читаю книги. Газет читаю только одну утром и одну вечером. Теперь опять надо ждать немецких побед – у нас; по-видимому, они ударят сразу с суши и с моря, возможно – на Петербург. Здесь упорно говорят, что они высаживаются в Мемеле. И как только они начнут брать здесь верх, Турция объявит войну. Все думают, что война будет долгая; конечно, России ничего не грозит, но вытеснить немцев из нашей северо-западной окраины будет нелегко; они конечно, двинут сюда свежие войска из своих восточных крепостей – Торна, Кёнигсберга и др., а главное – морское войско. Рассказов о войне кругом, как наверное и у вас, – бездна. На днях вернулись из-за границы Франки; они ехали из Швейцарии через Грецию, Сербию и Болгарию 18 дней, и пять человек с 3 маленькими детьми истратили на эту дорогу 4 тыс. франков, хотя ехали и в трюме. Борис Солом. дня три назад прислал из Берлина телеграмму через Данию, что он здоров и надеется скоро вернуться чрез Швецию; очевидно, ждет своей очереди. Детишки учатся с Марусей и болтают по-английски. Наши знакомые частью уже съехались; разговоров других нет, как только о войне. Думали и мы взять к себе пару раненых, но трудно это при детях; а в большинстве домов берут. Здесь на 1/10 легкораненые, – в палец, левую руку и пр.

105

Москва, 6 сентября 1915 г.

Дорогие мои!

У нас третий день бастует трамвай, а сегодня не вышли газеты. Была третьего дня паника – разнеслись слухи о всеобщей забастовке, и все спешили наполнить водою ванны и сосуды, запаслись керосином и свечами, но ничего этого нет. Слухов вообще не оберешься, один тревожнее другого, и, конечно, много говорят вздора. Теперь уже ясно, что немцы идут на Москву, или, по крайней мере, грозятся; но до зимы они уже немного успеют, зазимуют на Двине и разве с весны возобновят наступление, если только они уже не истощены сами. Скорее всего, перейдя 3. Двину, окопаются, а остаток осени посвятят на то, чтобы пройти чрез Сербию и Болгарию на выручку Дарданеллам. Здесь беда с дровами и некоторыми продуктами. Дров для кухни почти вовсе нельзя достать, и цена двойная; все дорожает чудовищно – все вдвое, из-за отсутствия подвоза. Последние дни все бросились закупать сахар, по пуду, по два, потому что его становится мало.