Нет, не уход от бытия, а только прохожденье сквозь его шелуху, как сквозь стены, и выход по ту сторону всех стен, из ближних планов жизни в дальние, подлинные, вечные…
Марина Цветаева не сторонится ничего в подлинной жизни. Каждая слеза, каждый крик ее касаются. Все кричащие – кричат внутри нее. Вся кровь и пот, все уродства и ужасы жизни взывают к ней и получают отклик. Нет, не от них она уходит в Бессмертную Мечту. Она уходит от не сущего – от кажущегося, заслонившего сущее. От разбухшего бездушного тела, заслонившего, заспавшего Душу. От Гаммельна во всех его воплощениях; от Гаммельна, завоевавшего шар земной, она готова уйти за этот шар, в обрыв, в пропасть, в никуда. И уходом своим утвердить жизнь, а не смерть. Ибо уход из Гаммельна, куда бы то ни было, есть прежде всего уход из медленной смерти, из смерти души, из пошлости. Мир флейтиста – не обман. И утонуть в навеянной флейтой грезе, не очнувшись от Чары, достойнее, чем жить без грезы, с потухшим сердцем. Лучше погибнуть с горящей душой, чем выжить и погасить душу.
Все та же отвага: отринуть ложное, не зная истинного. Мечтать, не надеясь на воплощение. Любить, не надеясь на соединение. Творить, не надеясь на награду, на воздаяние, на успех
Вот что такое Сивиллино «во мне»… В нигде, в ничем, в никогда – внутри.
Цветаева имеет мужество отринуть Гаммельн, не видя никакого Индостана, никакого земного рая. Маяковский такого мужества не имел. Был утопистом. Хотел построить рай на земле. И когда увидел, что, шагая своими семимильными шагами, пришел из Гаммельна в Гаммельн, когда увидел, что земля кругла, исчерпаема, – почувствовал исчерпаемость и исчерпанность собственной души. Он не вынес открывшегося ему Предела предельности. Марина Цветаева вынесла. И открыла – Беспредельность. Дойдя до края земли, открыла Небо. Дуновение вдохновенного указало ей – внутрь и ввысь!
Через все потери, через жертву всем земным, всеми возможными синицами в руках, всеми надеждами, через все сотворенное, конечное, исчерпаемое – к несотворенному, бесконечному, неисчерпаемому:
Итак, – к звездам!
«Но у Вас есть нечто, что и у меня есть, – пишет Цветаева Бахраху: взгляд ввысь, в звезды: там, где брошенная Ариадна».
И Маяковский в свой последний час посмотрел на звезды. И, может быть, в первый раз сказал нечто подобное Тезеевым последним словам: «Нет виновного, все невинные».
Всю жизнь весь мир был виноват перед ним. Ничего высшего, чем он сам, чем человек, звучащий гордо, для него не было. «Эй вы, Небо, снимите шляпу. Я иду» («Облако в штанах»).
И вдруг:
И сказал… Великая тишина неба показалась ему только пространством для эха от его выстрела.
У Цветаевой иной взгляд в небо. Не оно должно слушать ее. Она сама его слушает. Замирает на берегу небесной тишины. В глубокий час души небо переполняет ее. И, может быть, это звездное небо ближе человеку, чем его собственное земное тело…
Но все-таки, что же происходит с земным телом? Что стало со спящей Ариадной? Что будет, когда она проснется здесь, на земле, на жертвенном острове Наксос?
Глава 6
Гора
Действительно, что стало с проснувшейся Ариадной?
Ей, может быть, смутно вспоминается сон, в котором шел спор за ее душу между возлюбленным и богом. Но наяву – ни того, ни другого. Боги вообще наяву не появляются. Их вотчина – сон. А возлюбленный?.. – Брошена… Как и предчувствовала, как и предсказано ей было. И вот – «чаны слез в двусветную рань». И – вопль женщин всех времен: «Мой милый, что тебе я сделала?».