Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Не мать, а мачеха. Стихия недобрая, бездушная. «Не люблю любви. Сидеть и ждать, что она со мной сделает»[33], – писала Цветаева. «Великой низостью» назовет Марина Ивановна любовь в одном из стихотворений:

… Что сестры
В великой низости любви.

Иное дело – дружба. И совсем иное – творчество. Вакх – не чета Афродите!

В черном небе – слова начертаны –
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.
В поте – пишущий, в поте пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий, –
Дуновение – Вдохновения!

Окрыленность. Возможность взмыть над всей низостью. А низость есть низость. Она остается там, внизу, непреображенная, стихийная, земная природа. Ее можно победить примерно так, как Тезей Минотавра: стихией, силой, отвагой:

И что тому костер остылый,
Кому разлука – ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.

Ужели в раболепном гневе

За милым поползу ползком –
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Кусай себе, дружочек родный,

Как яблоко – весь шар земной.
Беседуя с пучиной водной,
Ты все ж беседуешь со мной.

Подобно земнородной деве,

Не скрестит две руки крестом –
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

Нет, наши девушки не плачут,

Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!

Вот и весь ответ милому…

Но чьи же эти наши девушки? Дочери стихии, дочери Простора. Моря? Огня? – Все равно. Стихия моря, стихия чувства – живут по своим особым законам. С точки зрения этих законов, все сердца делятся на верные и не верные ей – стихии. Прежде всего, может быть, стихии Огня. Ни людям, ни заповедям, не установлениям, ни очагам – Огню!

Огонь может двадцать раз переменить очаг, зажечь стены, спалить дом вместе с людьми… С нравственной точки зрения те, кто верны огню – сплошь и рядом преступники. У них свой, воровской закон. Хотя в более глубоких сердцах закон этот не вытесняет общечеловеческих заповедей. И возникает коллизия законов – цветаевский трагический перекресток. Человек отвечает и перед огнем, и перед людьми…

С точки зрения огня Дон Жуан, Казанова, Кармен, Мариула – как будто всегда правы, ибо всегда огню верны:

Как мы вероломны, то есть –
Как сами себе верны…[34]

Верны? Но почему так скоро эти герои ранней Цветаевой сходят на нет? Автор судил их по их собственным законам – законам огня – и осудил. Огонь, который в них вспыхивал, так и не стал настоящим пламенем. Дальше множества вспышек, мгновенно рассыпавшихся искр, он не разросся. Огнь-ал. Вспомним еще раз письмо Черновой-Колбасиной. «Ведь Дон-Жуан смешон! Казанова? Задумываюсь. Но тут три четверти чувственности, не любопытно, не в счет…»[35]

Дон Жуан, который стал смешным, проваливается в бездну. Все его обаяние развеялось пеплом – не чарует. Так же как испугавшийся Дон Жуан. «Что твоя постылая свобода, страх познавший Дон Жуан?» – спрашивает Блок. Ничто… Дон Жуану нечего ответить. И сквозь его молчание начинает слышаться высший, вечный Голос, так долго заглушавшийся всей этой шумихой пестрой жизни:

Бренные губы и бренные руки
Слепо разрушили вечность мою.
С вечной Душою своею в разлуке –
Бренные губы и руки пою.

Ропот божественной вечности – глуше.

Только порою, в предутренний час –
Темного неба – таинственный глас: –
– Женщина! – вспомни бессмертную душу!

И женщина вспоминает. И ужасается, «в глубокий час души, в глубокий – ночи…»

Наплыв космической волны смывает все мелкое: «Атлантский вздох души – в ночи…»

Сам Черт изъявил мне милость!
Пока я в полночный час
На красные губы льстилась –
Там красная кровь лилась.
Чтоб совесть не жгла под шалью –
Сам Черт мне вставал помочь.
Ни утра, ни дня – сплошная
Шальная, чумная ночь.