Так или иначе, она не может отбросить ни того, ни другого. И если даже подхватить ее сравнение долга с надгробием, – душа ее не погребена навек. Она имеет силу – и задачу – вынести тяжесть камня. Она несет эту тяжесть камня добровольно
. Цветаева отдавалась долгу, как страсти: «Моя католическая, нет – хлыстовская любовь к тебе, – пишет она Пастернаку, – ничто перед моим протестантским долгом»[37].Силы воли – хватило! Но было ли чувство совершенной правоты, когда долг побеждал раздвоенность, когда другая часть души полностью подавлялась?
Совесть жгла душу с двух концов. Вечная тяжба с самой собой никогда не кончалась!
И в те же годы, на тех же страницах – тут же, рядом:
И еще:
Так виновна она или нет? Чиста или грешна? Перед внешним судом чувствует себя невинной, чистой. Перед внутренним, тем, высшим – виновной, глубоко виновной…
Разве любовь-стихия, любовь-захваченность, порабощающая душу, не опустит глаз перед Тем внутренним Голосом и Светом?
И все-таки любовь для Марины Цветаевой редко бывает «глупым грешком грошовым». Почти всегда – это страсть, тяжелая, как гора, весомая, как жизнь. Потому никто и не смеет судить извне, что никто не взвесил, чего стоит ей внутренняя борьба со стихией. Нет, любовь для нее не огнь-ал, не птичий щебет, не бабочка-однодневка – горящая лазорь, разверзшаяся синь, та самая судьба, которая на роду написана, даль, к которой душа призвана, без которой жизнь – не жизнь.
«От Психеи у меня – все, от Евы – ничего», – часто говорила Цветаева. Психея – душа, а не тело приказывает ей. Душа – горит:
У Евы – блажь, У Психеи – страсть. И эта страсть дает ей внутреннее право. От нее не так легко отмахнуться, она какая угодно, но – не мелкая!