Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Гора была огромной. Любовь была горой. И любящие слушались своей Горы и отвечали перед ней:

Та гора хотела губ
Девственных, обряда свадебного
Требовала та гора.
– Океан в ушную раковину
Вдруг-ворвавшимся ура! –
Та гора гнала и ратовала.
………………………………………
Та гора была – миры!
Бог за мир взымает дорого!
………………………………………
Горе началось с горы.
Та гора была над городом.

Гора открыла разницу между простолюдинами и небожителями любви. Простолюдины любви верят минуте и слушаются ее. Для них:

Не обман – страсть, и не вымысел!
И не лжет, – только не дли!

Небожители любви слушаются не минуты, не прихоти, а Вечности:

О, когда б здраво и по́просту:
Просто – холм, просто – бугор…
Говорят – тягою к пропасти
Измеряют уровень гор.
В ворохах вереска бурого,
В островах страждущих хвой…
(Высота бреда – над уровнем
Жизни).
– На́ же меня! Твой…
Но семьи тихие милости,
Но птенцов лепет – увы!
Оттого, что в сей мир явились мы –
Небожителями любви!

Но почему же? Если небожители, то любовь нерасторжима. Тогда ведь нельзя врозь!

Гора не человек. У горы нет ясных, внятных слов. Гора говорит на своем языке – на языке невнятицы и молчания, который всю жизнь учит Душа… Душе ясно одно:

Гора горевала.

Как? Почему? О чем?..

(а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук),
Гора горевала о голубиной
Нежности наших безвестных утр.

О, гора горевала тяжко!

Гора была раем, миром, счастьем. И гора – горевала. Горевала о тех, страстных, которые «не быть упорствуют». Гора была бытием. И гора не разрешала БЫТЬ.

Та гора была – миры!
Боги мстят своим подобиям.
………………………………………….
Горе началось с горы.
Та гора на мне – надгробием.

Да, Гора была всем сразу – и жизнью, и надгробьем. И громадой страсти, не знающей никаких заповедей, и седьмой заповедью, «непомерной и громадной»!

Гора эта была и непреложным правом на счастье, и невозможностью построить счастье на чьих-то слезах. Гора была велением жить и запретом жить одновременно. Гора была сфинксом, великим вопросом, на который душа должна была, призвана была ответить. И гора грозила всем тем, кто не замечают этого Вопроса, этой великой задачи, кто считают все задачи решенными и разрешенными, кто просто обживают Гору как дачное место, как некую окраину, на которой «воздух лучше и легче жить», всем тем, кто «нашу гору застроят дачами, палисадниками стеснят». Кто будет

Перевалы мои выструнивать,
Все овраги мои вверх дном!
Ибо надо ведь – хоть кому-нибудь
Дома

– в счастье, и счастья в дом!

Счастья в доме, любви без вымыслов,

Без вытя-гивания жил!

Действительно, надо…

Любви, не скрашенной
Ни разлукою, ни ножом…

Все это надо. Но надо не забывать, что этот город «мужей и жен» – на Везувии. Надо не забывать, что Везувий в любую минуту может заворочаться – и тогда!..

По упорствующим расселинам
Дачник, поздно хватясь, поймет:
Не пригорок, поросший семьями,–
Кратер, пущенный в оборот!

Виноградниками – Везувия

Не сковать! Великана – льном
Не связать! Одного безумия
Уст – достаточно, чтобы львом

Виноградники за-ворочались,

Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами – сыновья!

Вот оно: поэт – проклятье… Да, ибо поэт прежде всего сын стихии. И поэт беззащитен перед стихией. Он первый, в чью грудь она стучится. Его дом стоит в самом центре сейсмической зоны. Дом этот опрокидывается ежеминутно. Может быть, у поэта вообще нет дома. Он открыт всем ветрам, всем ливням, всем снежным метелям, и всем лучам, всем ароматам, всему творческому потоку жизни. Твердь, надежность, Дом?.. Их не будет у поэта, пока… сила Духа не будет равна, – нет, пока она не превзойдет силу стихии.