Избранные произведения

Завесу сбросив, их раскрылась тайна.

Хотя не сплетник я, не клеветник,

Хочу, чтоб в эту тайну ты проник.

Пойди взгляни, чтоб получить понятое,

Как у Юсуфа разорвалось платье.

Коль спереди разорвано, сочтем,

Что невиновна Зулейха ни в чем,

Что все слова Юсуфа — ложь пустая,

Что он тебе солгал, спастись желая.

Но коль рубашка сзади порвалась,

То слово Зулейхи — поклеп и грязь.

Юсуф не виноват, чист без изъяна,

А Зулейха идет стезей обмана».

Азиз, ребенка выслушав наказ,

Пошел, рубашку осмотрел тотчас,

Увидел: сзади порвана рубашка,

И стало у него на сердце тяжко.

Он упрекал коварную жену:

«Я вижу ложь твою, твою вину.

Юсуфа опорочить ты хотела —

Сама какое сотворила дело?

Ты чистоты покинула тропу,

Пылая страстью к своему рабу.

Сперва Юсуфа соблазнить пыталась,

Потом его же обвинить пыталась.

От грешных жен в тоске мужей сердца,

Не видно женским хитростям конца.

Коварство жен — позор мужей почтенных,

Страдают мудрецы от жен презренных.

Да не вредит нам хитрая жена —

Сама погибнуть хитрая должна!

Ступай, грехи замаливай отныне

В позоре, в одиночестве, в унынье.

Рыдая от зари и до зари,

Свой грех ты в книге дней своих сотри.

А ты, Юсуф, на жребий свой не сетуй,

Ни с кем не говори о тайне этой.

Ты доказал: чужда тебе вина,

Твоя безгрешность стала нам видна.

Раскрывший тайну сам потом заплачет:

Гораздо лучше тот, кто тайну спрячет».

Ушел азиз, такую речь сказав.

Весь мир его хвалил за добрый нрав.

Цени многотерпенье, но не очень,

Похвально снисхожденье, но не очень!

Жена, что мужу слишком дорога,

Наставит добродушному рога.

Ты за женой следи, страшась обмана,

Чтоб честь твоя не рухнула нежданно.

ЕГИПЕТСКИЕ ЖЕНЫ ОСУЖДАЮТ ЗУЛЕЙХУ, НО ОНА ЗАСТАВЛЯЕТ ИХ УМОЛКНУТЬ

Любовь так самовластна и светла,

Что ей ничто — позор или хула.

Ей не страшны укоры и упреки:

Лишь разожгут сильней огонь высокий.

Укор в саду любви, как садовод,

Как мастер, новый блеск ей придает

Тех, кто ленив — немало их на свете, —

Укоры подгоняют, словно плети:

Не так ли поднимают плеть, гоня

Ленивого и вялого коня?

Узнав, страдает Зулейха жестоко,

Египет стал болтливым как сорока.

Пронюхав тайну, не распутав нить,

Все жены стали Зулейху бранить.

Ее поступки превратив в пороки,

Посыпали на Зулейху упреки:

«Какой позор! О, как не стыдно ей:

Пленил ее невольник, раб-еврей!

Объята страстью и не зная меры,

Отвергла разум и законы веры.

Подумайте, как низменна, слаба:

Она влюбилась в своего раба!

Но этот раб, чванливец непреклонный,

Пренебрегает госпожой влюбленной.

Не смотрит на нее, не хочет пасть,

Он утолить не хочет эту страсть.

Она бежит за ним, влекома к блуду,

Она его преследует повсюду,

Но равнодушен он к ее мольбе,

Как будто гвозди вбил в глаза себе!

На плач ее он смехом отвечает

Иль попросту ее не замечает,

Видать, ему не нравится она,

Знать, врали, что красавица она.

Вот если б он одной из нас достался, —

Таким бы равнодушным не остался!

Прекрасным покорился бы глазам,

Он счастье дал бы нам и взял бы сам.

Кто нелюбимую любить принудит?

Увы, никто насильно мил не будет.

Есть женщины: без видимых причин

Их красота не трогает мужчин.

Есть много в мире девушек красивых,

Увы, отвергнутых и несчастливых».

Но к сплетницам не будучи глуха,

Их осрамить решила Зулейха.

На пир веселый созвала смуглянок —

Красивейших, знатнейших египтянок.

То был не просто пир, а царский пир!

Таких сластей и яств не ведал мир!

Как ночью в щелке луч благого света,

Светилась прелесть каждого шербета.

Хрусталь роскошных чаш сверкал везде,

И амбра в них подмешана к воде.

Куда ни глянешь — скатерть золотая

Горит, созвездьем ярких чаш блистая.

Не то что плоть — и дух бессмертный наш

Насытился б из этих блюд и чаш!

Мы здесь любое кушанье нашли бы,

Здесь было всё — от Солнца и до Рыбы!

Здесь было женам за халву не жаль

Отдать свой сахар губ, зубов миндаль.

Из-за халвы — отрады жизни краткой —

Дворца ее основа стала сладкой!

Ты стены видишь ли из-под. парчи?

Там сахарными стали кирпичи!

Был сладок вкус халвы, уста манящей,

Но были губы сахарные слаще.

От их улыбок таяла халва,

Хотя сама стремилась к ним сперва!

Гостям являя пестрый блеск павлиний,

Прислуживали им рабы, рабыни.

Уселись периликие в кружок,

А каждая — как розовый цветок.

Какие нужно, совершив обряды,

Из чаш и блюд отведали услады.

Убрали слуги роскошь скатертей,

И Зулейха восславила гостей,

И всем, надев смирения личину,

Дала по ножику и апельсину:

То апельсин, то ножик подает,

Найдя приманку для своих тенет.

Был апельсин оранжевой окраски,

Больных желтухой исцелял, как в сказке.

Сказала: «Коль пирует красота,

Принадлежат вам лучшие места.

Чего ж дивитесь вы, спросить я смею,

Моей любви к незольнику-еврею?

Увидите того, кто ярче дня, —

Поймете и простите вы меня!

Дозволите, согласье мне даруя, —

Сюда прийти его уговорю я».

Ответили. «Согласье мы даем.

Все наши разговоры — лишь о нем.

Пусть явится, сияя красотою,

Пусть поразит нас негой молодою.

Ему свои мы отдали сердца,

Хотя не видели его лица.

Мы апельсины поедим с весельем —

Они больным желтухой служат зельем,

Но до тех пор, пока он не придет,

Никто не станет резать вкусный плод».

К Юсуфу мамку с нежными словами

Послала Зулейха. «Предстань пред нами,