Избранные труды по русской литературе и филологии

5.3. Вероятный источник рассмотренной синтагмы – рифма «векшей – легши» в поэме Хлебникова «И и Э»: «Сучок / Сломился / Под резвой векшей. / Жучок / Изумился, / На волны легши»[1285]. В соответствующих мандельштамовских строках среди гласных доминируют как раз и и э.

Несколько слов в связи с комментариями Н. Я. Мандельштам (in medias res)

1. Н. Я. пояснила «единственный образ, который может показаться темным» в стихотворении «Там, где купальни, бумагопрядильни…» (1932), – вода на булавках: «это струйки, текущие из разъезжающей по парку бочки-лейки» (168; 218)[1286].

Подразумеваются два уподобления: струи – игле, а включения или выключения воды – тому, как обнажается или закрывается острие булавки. У этого построения были прецеденты в 20‐х гг. Часть конструкции находим в отброшенной строфе стихотворения «Московский дождик» (в первопубликации она начинала текст), где струи начинающегося дождя метафоризованы как булавки:

Бульварной Пропилеи шорох —
Лети, зеленая лапта!
Во рту булавок свежий ворох,
Дробями дождь залепетал.

Подразумеваются, вероятно, булавки иного, чем в стихотворении 1932 г., устройства – иголки с шарообразной головкой. Отдельный интерес представляет не столько метафорическое, сколько (квази)мифологическое обозначение распорядителя небесной воды – вариант ветреной Гебы, которая наделена здесь привычкой швеи[1287]. В 3-й строфе (2-я в окончательной редакции) – тютчевский ход с «как бы» в начале строки, а слово «пирует» еще прозрачнее намекает на «Весеннюю грозу»: «Как бы воздушный муравейник / Пирует в темных зеленях» (ср. также «резвяся и играя» у Тютчева и «легкая возня» у Мандельштама).

В «Египетской марке» появляется и движущееся поливальное устройство, но без булавок; вместо них составная «плеонастическая» конструкция – две метафоры для называния одного объекта, причем вторая выступает в форме «родительного определительного» для первой, с паронимическим сдвигом струи → струны:

Бочка опрыскивала улицу шпагатом

тонких и ломких струн (2, 479).

Возможно, напряженный «плеоназм» возник в поисках замены прежней, апробированной в стихах метафоры[1288], которая здесь же, несколькими фразами ранее, использована по другому признаку сходства (величина) и в другой функции (эпитета): «<…> устилая траву фельетонами и заметками о булавочно маленьких актрисах». Любопытно, что при этом глагол фразы о бочке оставлен в своем словарном значении (а не заменен, напр., на: обвязывала, опоясывала, пересекала и т. п.) и участвует в конструкции большого «фразового тропа»: 1. опрыскивание шпагатом; 2. шпагат струн.

«Где-то потом, – продолжает Н. Я., – О. М. прочел у Пастернака про водопад в Грузии с близким сравнением струек и сказал: „Смотри, он тоже…“». Как указали С. В. Василенко и Ю. Л. Фрейдин (см. прим. 1), имеется в виду стихотворение «Немолчный плеск солей…» (в цикле «Из летних записок» – Новый мир. 1936. № 10)[1289], в концовке которого о «ключах, сочащихся из скважин» говорится:

Они висят во мгле
Сученой ниткой книзу,
Их шум прибит к скале,
Как канделябр к карнизу[1290]

.

Не столь конкретно, но достаточно ощутимо и сходство другого порядка, куда более общее – «семантики среды» (или, скажем, «обстановки лирического действия») в цикле Пастернака – и в «Там, где купальни…». Формулой для обоих случаев может служить мандельштамовская строка «С гребешками отдыха, культуры и воды» [ср. также игру на топонимах, равнинную (подмосковную) «речную волокиту» в одном тексте и горную в другом, имена Шуберта, Родена – Бальзака]. Здесь уже начинается область советской топики двух поэтов (цикл Пастернака продолжал советско-кавказские мотивы «Второго рождения» – «Волн» прежде всего). Для Мандельштама, двигавшегося к «Оде», пастернаковский опыт имел, конечно, особое значение[1291]. Нет нужды (и возможности) обсуждать эти материи в коротких заметках, но можно констатировать, на каком именно фоне привлекла внимание «сученая нитка».

Возвращаясь к конкретностям, напомним, что в «Египетской марке» есть эпизод, основанный на игре вокруг глагола сучить в двух его значениях – чисто моторном и относящемся к прядению – шитью. Вербальная игра превращает повествовательный пассаж (более повествовательный, чем многие другие фрагменты этой прозы) в сценку: