Избранные труды по русской литературе и филологии

В письмах неоднократно говорится о совместном чтении. Упоминаемая 5 ноября 1935 г. книга П. Н. Медведева «Формализм и формалисты» (Л., 1934) должна была не только естественным образом вызвать обсуждение разных сторон доктрины и работ ее выразителей, но и в очередной раз показать, как только и можно публично говорить и писать на эту тему и насколько трудно было бы серьезно применить в печатной работе столь привлекавший Рудакова подход. И еще два момента могли привлечь внимание собеседников. В предисловии автор выступил с признанием того, что в его предыдущей книге «Формальный метод в литературоведении» (1928)[1332] критика этого метода была недостаточной, и высказывал надежду «хоть отчасти приблизиться к подлинно марксистской критике формализма». Специфический ритуал публичного идеологического покаяния широко распространился с начала 30‐х гг. – отсюда злободневный смысл строки Мандельштама «Я извиняюсь, но ничуть не изменяюсь», – и в его положении после 1934 г. всякое новое выступление в покаянном жанре должно было восприниматься особенно остро. Второе обстоятельство заключалось в том, что Медведев (с. 179 книги) высказался и по поводу художественной прозы Тынянова (обещая посвятить ей специальную работу), – а воронежские ссыльные ранее бурно обсуждали появление тыняновского «Пушкина» на фоне ценимых ими «Подпоручика Киже» и «Малолетного Витушишникова» (10 и 13 апреля 1935 г.). Рудаков, в концепции которого присутствовала категория реализма, должен был бы обратить внимание на поощрительное противопоставление Медведевым «историко-познавательного» у Тынянова его стилистическим приемам, остранению, педалированию детали и т. д. Кстати, негативно оцененную в книге «Восковую персону» Рудаков читает (вероятно, перечитывает) в Воронеже (24 мая 1936 г.). Ранее, в двадцатых числах июля 1935 г. он читал книгу Л. Цырлина «Тынянов – беллетрист», которая заканчивалась констатацией уклонения от реализма на пути от «Кюхли» к «Восковой персоне» и пожеланием «нового поворота к реализму» в романе о Пушкине. После некоторых колебаний Рудаков оценил работу в целом отрицательно. Надо думать, что он, писавший о своих стихах, что они «стоят, в сущности, в итоге исторической концепции» (4 апреля 1935 г., мы уже отмечали, что «историческая концепция» мыслилась в духе тыняновского понимания литературной эволюции), видел Тынянова не только как мэтра в филологии, но и как личность, осознанно сочетающую научную и художественную деятельности.

Наконец, в воронежских беседах и быту присутствует литературное имя-образ, неотделимое от представления современников (и потомков) о Тынянове, – имя Кюхельбекера. Как свидетельствует вдова поэта, Мандельштам ценил Тынянова в качестве исследователя Кюхельбекера[1333]. Рудаков, как и Б. И. Коплан, был привлечен в начале 30‐х гг. к собиранию и библиографированию сочинений Кюхельбекера в связи с подготовкой к широко задуманному изданию; впоследствии Тынянов был вынужден скорректировать свои планы в соответствии с реальными издательскими условиями, не позволявшими рассчитывать на близкое к полноте собрание сочинений. Сотрудничество Рудакова («сбор печатных текстов») он отметил в сборнике Малой серии «Библиотеки поэта»[1334]. Рудаков предполагал (в письме от 23 марта 1936 г.), что обстоятельства не позволят ему возобновить участие в подготовке этого издания (и что работу закончит В. Орлов «или еще кто» – замечание, указывающее на то, что Коплан стал играть активную роль в издании уже после того, как Рудаков отправился в ссылку, – иначе Рудаков назвал бы в первую очередь его). Скорее всего, так и случилось. 29 ноября 1935 г. Тынянов писал Шкловскому о том, что «кончил Кюхельбекера – для малой серии»[1335]; но он, по-видимому, предпочел отложить печатание до тех пор, пока будет составлено основное собрание стихотворных произведений. Работа, которой все больше препятствовала его болезнь, растянулась еще на два с лишним года. Рудаков, таким образом, мог успеть продолжить сотрудничество с Тыняновым и Копланом, однако какими-либо определенными сведениями на этот счет мы не располагаем.

В Воронеже Мандельштаму удалось получить возможности литературного заработка на радио и в местной печати (см. выше), и он пытается создать подобную же возможность для Рудакова как знатока творчества поэта-декабриста (20 и 22 июля 1935 г.). Между тем Кюхельбекер и Тынянов становятся темой расспросов «какого-то дяди» из НКВД (письмо от 13 января 1936 г.) – характерная параллель к сообщению Н. Е. Штемпель о том, как Мандельштам читал по телефону стихи следователю, «к которому был прикреплен»[1336].