Избравший ад: повесть из евангельских времен

– Ясно. И как же поймали этого разбойника? Было много шума?

– О нет! Все прошло на удивление тихо. Бунтовщик обедал в бедной таверне у Яффских ворот…

– Хм! Неосторожно, если его знают в городе. Что же, он сильно сопротивлялся?

– Как ни странно, вообще не сопротивлялся, игемон. Когда ему объявили об аресте, он, к удивлению стражи, не сделал ни малейшей попытки бежать. Напротив, совершенно спокойно расплатился, позволил себя связать и увести.

– Удивительно! Разве он не понимает, что его ждет? Или надеется на помощь?

– Не знаю, игемон. То, что он ясно понимает свое положение – очевидно. А причина его спокойствия мне неизвестна – я с ним не разговаривал.

– Так… Что было при нем в момент ареста?

– Да практически ничего: несколько серебряных монет, инструменты, и, конечно, нож. Кстати, превосходный – настоящий дамасский клинок.

– Да, у него есть вкус. А что за инструменты?

– Кузнечные. Так он зарабатывает на жизнь, когда не занимается другими делами.

– Ясно. Знаешь, Афраний, я уже почти не жалею, что прервал свои дела. Мне стало интересно. Пожалуй, я познакомлюсь с этим зелотом. Ты пока свободен, но будь рядом – можешь понадобиться. По дороге пришли секретаря и прикажи привести арестованного.

– Слушаюсь, игемон.

Почтительно поклонившись, начальник тайной службы, удалился. Пилат услышал, как он отдает распоряжения слугам и легионерам. Римлянин велел рабу убрать кувшин с фалернским[42] и фрукты, упруго встал, швырнул папирусы на стол и подошел к краю террасы, любуясь цветами в саду.

Услышав тяжелую мерную поступь легионеров, наместник придал лицу подобающее выражение и обернулся. У входа стояли секретарь и начальник конвоя. Небрежно ответив на их приветствие, Пилат жестом приказал секретарю занять место, сел в кресло и отчеканил:

– Введите арестованного.

Легионеры расступились, на террасу уверенным шагом вошел Иуда. Руки его были крепко скручены за спиной, волосы растрепались, несколько прядей упало на лицо.

Он остановился в нескольких шагах от входа, огляделся, щурясь от яркого света, и повернулся к наместнику. Пилат оценивающе оглядел его ладную худощавую фигуру, бедный потрепанный наряд и долгим изучающим взглядом задержался на лице. Иуда ответил тем же. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.

– Подойди ближе, – приказал наместник, с легкостью переходя на арамейский.

Арестант сделал несколько шагов, небрежным движением отбросил назад волосы, с интересом осмотрелся и замер, глядя на наместника. Даже связанные руки не помешали ему принять изящную непринужденную позу. Пилат усмехнулся. Спокойная уверенность этого человека, непроницаемый холод его изумрудных глаз производили впечатление.

– Как твое имя? Откуда ты родом? – спросил он без всякого выражения.

– Мое имя Иуда. Я из Иерусалима, – прозвучал в ответ красивый низкий голос, в котором звенели металлические нотки.

«Зелот из Иерусалима – еще интереснее!» – отметил про себя наместник и продолжил бесстрастно:

– Знаешь, за что тебя арестовали?

– Легионеры не сочли необходимым объяснить, игемон, – иронически ответил еврей. – Надеюсь, ты исправишь это.

Это была намеренная дерзость, Пилат увидел, как насмешливо искривились губы арестанта. Он нахмурился.

– Полагаю, ты напрасно начал с такого тона. Хорошо, я объясню, если настаиваешь. Тебя обвиняют в принадлежности к преступному сообществу людей, именующих себя зелотами или сикариями, бунте против власти Рима и убийствах. Что ты скажешь на это?

– А что ты хочешь услышать, игемон?

Пилат стиснул кулаки, нахмурился еще больше. Лицо Иуды осталось бесстрастным.

– Я хочу услышать, признаешь или отвергаешь ты обвинения.

– Для тебя это имеет значение?

– Что ты хочешь сказать?

– На днях в Иерусалиме снова была попытка возмущения, ведь так? Значит, ты, игемон, должен найти виновника и сурово покарать его для острастки. А кто же лучше годится для такой роли, чем зелот – бунтовщик и убийца.

– Я понял тебя. Хорошо же ты думаешь о римской власти!

– Тому есть причины, – сдержанно ответил арестант.

– Хм… И все-таки я хочу знать, признаешь ли ты обвинения.

– В какой-то мере, игемон. Все зависит от времени.

– Что ты имеешь в виду? – римлянин удивился не только странному ответу, но и грамматическому термину, запросто употребленному оборванцем.

– Время, в котором предъявлены обвинения, прошлое или настоящее?

– Какая разница?

– От этого зависит мой ответ, игемон. Если время настоящее, я решительно отвергаю все обвинения, если прошлое – мне не остается ничего другого, как согласиться с ними.

– Что за глупая шутка! Ты решил поиграть со мной, иудей?

– Вовсе нет. Я говорю серьезно, игемон.

– Тогда объясни свои ребусы!

– Это очень просто: в прошлом я действительно был зелотом, активным членом братства, но уже много лет не принадлежу к нему, не имею с ним ничего общего.

– Ты лжешь! Из вашего «братства» так просто не уходят. Мне известно, в него вступают на всю жизнь.

– В жизни чего только не бывает, игемон. Но я же не отрекаюсь. Этого не достаточно?

– Более чем достаточно. Но зачем ты признался? Знаешь, наверно, это – смертный приговор.