Избушка на костях

На берегу костер давно потух. Людей вокруг него тоже не было. Лишь белый лошадиный череп одиноко поблескивал на черной, выжженной огнем земле. Рядом валялись вырванный столб и сломанное старое колесо. На последнем, подперев подбородок кулачками, сидела сонная, уставшая Яга. Ей достаточно было бросить один быстрый взгляд на лукошко на моем локте, чтобы все понять.

На ее губах проступила довольная улыбка.

– Вот и хорошо, – проговорила она с облегчением. – Вот и хорошо все, что хорошо кончается.

Мне бы тоже улыбнуться, но на душе скребли кошки – уличные, наглые, хищные. С каждым мигом все яснее, все отчетливее во мне разрасталось предчувствие: это еще не конец. Цветочки я сорвала, но ягодки ждут впереди.

Глава 16

Весь день я проспала как убитая. Во сне ко мне опять наведывались тени, тянули к сердцу когтистые лапы, скалили звериные пасти. К этому я была уже привычна, поэтому даже бы не запомнила сновидение, если бы не… женская фигурка, вышедшая из черного тумана. Ее лицо скрывал глубокий капюшон тяжелого плаща, объятого огнем. Незнакомка шагнула ко мне из пахнущей хвоей и чертополохом темноты, и за ней, точно за дорожкой пламени, на земле протянулась черная выжженная полоса. Я невольно отшатнулась, точно напуганная лань. Хотела бежать, но остановилась как вкопанная. Со всех сторон меня обступила мелодия – почти позабытая за давностью лет, стертая из памяти из-за той боли, что несли с собой воспоминания о ней.

«Василиса, засыпай, – прошептал ветер, растрепавший мою косу, – крепче глазки закрывай…»

Словам его вторил мягкий перезвон сиреневых колокольчиков под ногами. У меня будто выбили опору, и, обхватив себя руками, я во все глаза уставилась на женщину. Старая колыбельная, знакомая мне с детства, лилась вокруг нее, обвивала, точно змея, и тянула кончик подрагивающего хвоста ко мне. Воздух звенел от напряжения, тени, прежде гнавшиеся за мной, забились ко мне под подол и притихли. Одна из хищных рук ненадолго выглянула наружу и, торопливо натянув юбку сарафана пониже, снова спряталась. Обхватила меня за щиколотку и затряслась от ужаса.

– Кто ты? – крикнула я. – Явь или навь?

Тонкие белые пальцы коснулись капюшона и медленно опустили его. У меня перехватило дыхание, сердце в груди на миг замерло. Не веря своим глазам, я пошатнулась и едва не упала.

– Матушка?

– Здравствуй, доченька.

Передо мной стояла матушка – такая, какой я запомнила ее до хвори: черные длинные косы, убранные на макушку, тонкий стан, красивое, чуть тронутое загаром лицо, на котором ярко горят васильковые глаза. Из горла вырвались душащие меня рыдания.

– Матушка!

Я хотела броситься в ее объятия, прижаться к родному плечу и пусть всего на миг, но ощутить тепло тела, вдохнуть запах, наполняющий любовью и счастьем. Мне было неважно, морок она или настоящая. Я готова была забыться, как пьяница в крепкой браге, броситься в этот омут и камнем пойти на дно. Пусть! Любую цену заплачу за надежду, тлеющую огоньком в самом дальнем уголке души.

– Нет, Василиса, стой! – крикнула она и выставила руки вперед. – Не переходи черту, тебе за нее нельзя.

Я с запозданием заметила темный узкий провал, разделяющий нас. Внизу, в черничной темноте, изредка вспыхивали алые зарницы, больше похожие на кровавые кляксы. Из бреши пахнуло гнилью и могильным холодом.

– Смотри на меня, – звонко сказала матушка, и я вздрогнула: не слышала прежде в ее голосе столь требовательных ноток. – Проснешься и большую часть нашего разговора позабудешь, но я хочу, чтобы ты запомнила одно…

– Так ты ко мне с той стороны явилась? – сглотнув, тихо спросила я. – Проведать?

– Василиса. – Матушка нахмурилась и с тревогой покосилась на провал, будто бы ставший шире. На его дне уже отчетливее мелькали красные кляксы, будто разлитая река, смешанная с кровью. – Ох, доченька, столько сказать мне надобно, но рано. Не запомнишь, не поймешь…

Взгляд затуманили выступившие слезы. Я боялась смахнуть их рукавом, страшилась моргнуть. Вдруг матушка исчезнет, стоит мне хоть на миг отвлечься? До разума с трудом доходили ее слова. Ликование смешалось со щемящей болью. Все, что я могла, – смотреть до рези в глазах на матушку, воскрешая в памяти каждую черточку такого любимого лица.

– Зачем же ты тогда здесь?

– Сказать хочу… – начала она, но последнее слово потонуло в грохоте.

Узкий провал с ревом разъехался, и мы с матушкой едва успели отскочить в стороны. Теперь нас разделяла пропасть, наполненная вязкой тьмой и алыми всполохами. Снизу ощутимо тянуло тяжелым запахом крови.

– …Меня…

Это все, что я услышала. Матушка раскрывала рот, что-то кричала, но я не могла разобрать ни слова: поднявшийся грохот заглушил все вокруг. Он нарастал и нарастал, будто шум летящих со склона камней. Я привстала на цыпочки, затем качнулась в сторону глубокой пропасти и чудом удержалась от того, чтобы не нырнуть в нее.

– Прости меня!

Меня будто мешком ударило. Я с непониманием уставилась на матушку. На ее щеках мокрыми дорожками блестели слезы.

– Простить тебя? – с изумлением повторила я, и эхо разнесло мои слова по всей округе. – За что?