Избушка на костях

Треск стал совсем непереносимым. Из черного проема взметнулось высокое бордовое пламя. В его языках исчезла матушка, растворилась, будто никогда и не было. Миг, и на ее месте лишь ветер гонял мелкие камешки. Я закричала, рухнула на колени, и все перед глазами закрутилось, закружилось с бешеной скоростью. Земля поменялась местом с небом, меня замутило. К горлу подкрался горький ком, и, чтобы проглотить его, я…

Проснулась.

С громко колотящимся сердцем я приподнялась в постели и бросила растерянный взгляд в окно. За горизонтом медленно садилось раскаленное солнце. Сумерки расползались по двору, точно неторопливые сизые ящерки.

Лоб был в испарине, и я вытерла его ладонью. Меня трясло, будто в лихорадке, но я никак не могла взять в толк почему. Простудилась? Но голова ясная и дышится легко. В памяти вертлявой стрекозой промелькнул обрывок сна: пропасть, женская фигурка в плаще…

В висках будто молотками застучало, и я, охнув, сжала голову ладонями. Тотчас же в памяти вспыхнули образ матери и ее крик. Я дернулась и едва не свалилась с постели. Торопливо спустив ноги на пол, плеснула в лицо холодной водой из таза и набросила на рубашку, в которой уснула, сарафан. Тима в спальне не оказалось, и я впервые была этому рада.

Подгоняемая жаждой ответов и странным, обжигающим предчувствием, я выскочила в коридор. Шугнула путающихся под ногами, как кошки, теней, коротко поздоровалась с Василием Афанасьевичем и, как была, босая, влетела в трапезную. За богато накрытым столом одиноко ужинала Яга. Взгляд ее не отрывался от серебряного блюдечка, по которому бежало яблочко. Пальцы задумчиво теребили мочку уха, играя с длинной сережкой.

– Явилась не запылилась, – спокойно проговорила Яга. – Выспалась, девонька?

Шумно дыша, я рухнула на лавку напротив Яги. Язык будто прилип к нёбу, я никак не могла подобрать нужных слов. Наставница будто бы и не замечала моего смятения.

– Вовремя ты проснулась: как раз к ночи. Лучшего времени, чтобы сходить к колодцу, и не придумаешь…

– К колодцу? – сухими губами повторила я, на миг сбиваясь с мысли, точившей меня, подобно червю дерево. – Ночью?

Взгляд метнулся к приоткрытым ставням. Расплавленный диск солнца уже скрылся за горизонтом. По двору расползались чернильные сумерки – густые, как сметана. В надвигающейся темноте мрачно проступил силуэт колодца – невысокий, точно грубо сколоченная плаха.

От одного его вида сердце ухнуло в пятки, а по спине пронесся противный, липкий холодок. В горле мгновенно пересохло.

– Время пришло, – серьезно сказала Яга, поднимая на меня взгляд – чуть затуманенный, обращенный внутрь. Льдистая синева глаз потемнела, будто их обладательница боролась с незримой мне бурей. – Тянула я, да больше уже некуда. Сегодня приготовлю для тебя мертвую водицу и проведу обряд.

Весть пронзила меня, будто птицу на излете, внеся разноголосицу в и без того спутанные мысли. Сон о матушке, который я бежала рассказать Яге, треснул, точно разбитое стекло, осыпался звоном осколков – бесполезных и уже неважных. Может, я и вовсе все придумала?

В голове воцарился сумбур: воспоминания о сне смешивались с картинками грядущего обряда. Правда растворялась в мечтах, и я уже не была уверена, где явь, а где выдумка.

– А к колодцу за чем отправляешь? – глухо спросила я.

Вопрос можно было истолковать по-разному. По глазам Яги я видела, что она колебалась между вариантами, точно на развилке в лесу, но в конце концов сделала выбор. Объяснять причины, как я и думала, она не стала.

– За тенью, – медленно ответила Яга. – Спустишься на дно колодца и принесешь мне тень с него – последнюю часть для мертвой воды. Справишься – и уже к утру станешь настоящей костяной ведьмой.

В трапезной повисла тишина – неуютная, напряженная, обреченная. Такая царит на проводах, когда, прощаясь с дорогим человеком, не ведаешь, увидишь ли его снова. Я пальцем обвела вышитый на скатерти цветок. Шелковистые нити крупного лепестка коснулись подушечки и пощекотали чувствительную кожу. Кончик носа чуть дернулся, когда до меня донесся крепкий аромат травяного чая. Краем глаза я приметила, что Яга уже опустошила кружку, а рисунок из листочков сложился в замысловатый узор. С наскока и не разберешь его…

– Ну, тогда я пойду, – пробормотала я и, тяжело поднявшись, все же вскользь обронила: – Матушка мне приснилась…

Яга резко подняла голову от пустой кружки с травяным узором на дне. Между соболиными бровями пролегла глубокая складка.

– Что она сказала? – спросила Яга нетерпеливо, точно яблоньку затрясла. – Не томи!

Я чуть пожала плечами. С каждым мгновением сон становился все более размытым, мутным, будто грязное стекло. Его обрывки ускользали, как тени с первыми рассветными лучами.

– Не помню, – тихо выдохнула я. – Развеялся сон, стоило только глаза открыть…

На лице Яги промелькнуло разочарование – мимолетное, почти неуловимое, точно испуганная птица, устремившаяся ввысь. Плечи наставницы на миг поникли. В голосе проступила легкая, несвойственная ей хрипотца:

– Я же говорю, время пришло… Иди уже, девонька, долгие проводы – лишние слезы.