Избушка на костях

Огонь, исходивший от меня, их отпугивал, но ненадолго. В какой-то момент мне даже показалось, что он, наоборот, раззадоривает их. Язычки пламени сначала разгоняли чернильную тьму, а затем принялись сплетаться с ней в сложный узор. Силы стали покидать меня, отчаяние – ледяное, опустошающее – затопило душу. Чем больше я отбивалась, тем хуже становилось.

– Не отворачивайся! Ну же!

Неужто я так и умру: на дне колодца, растерзанная тенями? Не успевшая толком познать ни любви, ни своей ведьмовской силы? Так глупо, так… скоро?

Горло обхватила чья-то когтистая рука. Я захрипела, распахнула рот, силясь сделать хотя бы один вздох. Темнота заполонила разум, мир стал меркнуть, отступать куда-то за горизонт. Внутри разрасталась уверенность: это конец.

– Посмотри на тьму! Впусти ее!

Впустить? Посмотреть?

Смерть стояла надо мной так близко, что я ощущала ее дыхание на своей коже. И пред ее ликом – прекрасным и отталкивающим одновременно – мною овладело равнодушие. Все то, что прежде толкало бежать от теней, замолкло. В пугающей тишине собственного разума я распахнула глаза и позволила тьме влиться в мои зрачки.

Я ждала боли, но ее не последовало. На радужке глаз медленно растекались темные образы. Они смешивались с искрами моего огня и с каждым мигом становились все ярче. Черно-белые картинки обретали краски, превращаясь то ли в морок, то ли в позабытые воспоминания. Меня будто в омут забросило – в те времена, когда матушка еще была жива.

Вот она смеется, глядя на меня – еще мелкую, едва стоящую на ногах. Вот поет колыбельную – ту, что я смутно помню до сих пор. Вот обнимает, рассказывая сказку.

Картины проносились одна за другой, как ураган. Но вдруг этот ураган стих, и отчетливо проступил один образ, закрывший собой все остальные.

Матушка в ночи стоит надо мною. Ее лицо, уже отмеченное печатью хвори, мрачнее тучи, в глазах плещутся отчаяние и решимость. Старые половицы скрипят, когда она переступает с ноги на ногу, но я не просыпаюсь. Так крепко сплю, будто опоенная чем-то. Матушка склоняется ко мне, с ее губ срываются странные, неразборчивые слова то ли заговора, то ли молитвы. Окна распахиваются из-за налетевшего порыва ветра. Рука матушки на моих глазах превращается в когтистую лапу. Она пропарывает мою грудь, зарываясь глубже и глубже в нежную плоть. Меня пронзает такая боль, что дыхание перехватывает. Я не могу ни крикнуть, ни пошевелиться. Все тело замерло, закостенело. Матушкина рука перерывает мои внутренности, будто ищет что-то на ощупь. Каждое движение ее пальцев – бесконечная, непередаваемая словами мука. Мгновение тянется будто вечность, и, когда я решаю, что больше не выдержу, матушка отступает. Ее рука снова выглядит человеческой, а не звериной. Пальцы сжимают что-то алое, невесомое, будто зачерпнутый ложкой туман. Я обмякаю, всей душой ощущая себя обкраденной. Внутри разрастается пустота… Она становится лишь больше, когда я вижу, что матушка достает деревянную куколку (ту, что я до сих пор ношу под рубашкой) и вкладывает в нее алый сгусток. На дереве проступает кровавая вязь, комнату пронзает вспышка света. Ставни с грохотом распахиваются, а затем все стихает.

– Я не хочу! – в отчаянии крикнула я. – Не хочу этого знать!

– Либо так, либо умрешь, глупая! – с незнакомой мне прежде злостью ответил Кощей. – Тьма тебя не отпустит!

А тени и огонь уже снова перемешались между собой. И новый образ заполонил мой взор. Я замерла, спеленутая тьмой, пойманная в сети ловушки, которую она давно готовила для меня.